Вадбольский

— Не пришьют, — заверил я. — Это всё законно. Но вы постарайтесь держаться в рамках и не обвинять без прямых улик. Иначе это клевета, превышение полномочий и считается должностным преступлением.

За его спиной Зильбергауз снова одобрительно кивнул, педантичному немцу нравится правильная и выверенная речь, где все слова шагают в ногу.

Следователь кисло поморщился.

— Ладно, что вы скажете в своё оправдание?

— Господин Дворжак, — сказал я, повысив голос, — нас слушают несколько человек и запоминают всё, что здесь говорится. Вам напомнить, что вы следователь, а не прокурор? Вы так ведете расследование, что возникает сомнение в вашей неподкупности.

Он побагровел, тоже повысил голос:

— Как ты смеешь, щенок…

Я с самым невозмутимым видом повернулся к Толбухину, Равенсвуду и директору, за которым маячит верный Каталабют.

— Фиксируете? Это уже достаточно, чтобы начать дело о превышении полномочий, а даже некомпетентности этого человека.

Следователь скривился, будто надкусил гнилое яблоко.

— Ладно-ладно, — сказал он совсем другим тоном, — всё, успокойтесь! Давайте вернёмся к делу. Что вы можете сказать о ночном нападении на курсанта Глебова?

Я вздохнул.

— Как уже сказал, у меня алиби, вам знакомо такое слово? У вас как с образованием? По ночам сплю, как и подобает законопослушному курсанту, можете опросить моих сокурсников. Всю неделю не покидал Лицей, ночевал в казарме. Какие-то ночные походы в город, полный опасностей и разврата не по мне. Как такое могли подумать про тихого мирного и богобоязненного учащегося? Ваши инсвинуации считаю заказными и думаю подать жалобу.

Чуточку переигрываю, следователь прекрасно видит, что наезд не удался, деревенский растяпа не поддается, а это значит, нужно сворачиваться и уходить, пока в самом деле не подали жалобу на чрезмерное, эти дворянские сынки такие склочные.

Толбухин и Равенсвуд ещё раз подтвердили, я спал беспробудно, даже директор вдруг сказал, что я не покидал Лицей. Следователь попробовал давить, но ребята твердили одно и то же, так что мое алиби укрепилось ещё больше.

Наконец он поднялся, посмотрел хмуро.

— Всё равно не верю. С другой стороны… Четверо пьяных простолюдинов, трое уже арестовывались за драки и грабежи…

Зильбергауз вставил:

— Курсант Глебов, как ни прискорбно, имеет ряд выговоров за драки и частые нарушения дисциплины. И в этот раз мне придется тщательно проверить, как у нас ведется борьба за чистоту нравов курсантов Лицея Его Величества Государя Императора.

Следователь хмыкнул, повернулся ко мне.

— Но вы, сибиряк, с этого дня у меня на карандаше!

— Это хорошо, — сказал я счастливым голосом, — моя полиция меня бережет!.. С вами я как за каменной стеной. Как хорошо, что есть государева полиция, что следит за правопорядком, справедливостью и миром во всём мире!

Он хмыкнул и вышел в коридор.

Зильбергауз вздохнул с облегчением, окинул меня внимательным взглядом.

— Вадбольский, вы и в юриспруденции подкованы?

Я ответил почтительно:

— Во вверенном вам Лицее самое лучшее образование в мире! И я всеми фибрами буду стараться, чтобы ничем не запятнать его имя и ваше доброе отношение ко мне и прочим всяким курсантам!

Он кивнул, сказал со вздохом:

— Верю, верю…

И тоже отбыл, хотя по лицу видно, ни в малейшей мере не верит, но для него главное — сберечь честь училища, для этого даже мне подыграл. Конечно, если бы Глебов был княжеским сынком, то и директор бы не решился, и следователь рыл бы дальше, а так проще дело закрыть и заниматься более насущными и легко раскрываемыми делами.

После большой перемены две лекции по магии. Толбухин и Равенсвуд усердно записывают красивым каллиграфическим почерком, урок каллиграфии считается важным, я в этой дисциплине самый тупой и отсталый, никак не могу заставить себя тщательно вырисовывать каждую буковку.

Что касается того явления, которое здесь называется магией, думаю, в ходе жесточайшей эволюции, когда человечество не раз оказывалось в бутылочном горлышке, выжили только те, кто научился ко всему привыкать и привыкать быстро.

С момента появления эти Пятна, Щели, Врата Ада, Плевки дьявола, Изьяны, Порчи, Разломы и даже Чирьи нагнали неописуемый ужас, к ним отправлялись крестные ходы, с амвонов объявлялись анафемы, ждали прихода Антихриста, но из этих зловещих пятен долго ничего не появлялось, а без них всё же те привычные то недород, то голод в провинциях, а ещё ранние заморозки, что убили озимые, сухая погода во время роста злаков, это опаснее, касается всех, даже тех, кто живет во вроде бы безопасных Москве и Петербурге.

Одна только недавняя засуха в Поволжье убила почти миллион человек, а неурожай в Курской и Тамбовской губерниях согнала с насиженных мест сотни тысяч мужиков, что потянулись в поисках заработка в крупные города, особенно в богатую Москву. Массовый падеж скота в Ярославской губернии оставил Москву и Петербург без мяса, с трудом наладили скудные поставки из других областей.