Вадим

В моем университете преподавал профессор-антрополог с мировым именем, Стивен Дж. Гулд. Невероятно одаренный, даже гениальный человек. Но он утверждал, что на сегодняшний день нет и не может быть гениев ни в одной области, и объяснял это следующим образом. Достижения в развитии каких-либо способностей человека, предположим, игры на пианино, во времена минувшие можно было представить в виде кривой в форме колокола. Левый конец приближается к нулю — к неспособности научиться играть совсем. Таких мало, и кривая далее поднимается. Средняя, самая большая часть кривой иллюстрирует способность научиться играть неплохо. А справа, там, где кривая опускается и близится к естественному человеческому лимиту, расположены способности таких редких людей, как Моцарт. Так было раньше. В наше же время, говорил профессор, эта кривая выгнулась и сместилась вправо, за счет того что люди в своей массе стали более развитыми. Но естественный лимит никуда не делся, он по-прежнему ограничивает возможности. Поэтому сейчас и не может быть Моцарта, одного-единственного, гения. Вместо него с правого фланга толпится множество людей, которые в одинаковой степени развили свои способности.

Мне это кажется очень верным. Во времена Достоевского мало кто мог так писать и думать; вот он и был гением, на безрыбье. За сто лет, что прошли с тех пор, писателей развелось тьма, всех мастей, и они всем скопом взяли уже и написали все, что только было возможно, и ничего нового теперь не придумаешь, хоть тресни. Просто взяли количеством. Что ни скажи, кто-то до тебя уже что-то подобное говорил, и если не прямо теми же словами, то уж очень похоже.

Давай поднимем ручки…

Может быть, я сейчас скажу нечто ужасное, но в России гадко и тошно. Тошно смотреть на эти свинячьи физиономии, которые еще отвратительнее оттого, что они такие свои, родные, и поэтому прежде всего напоминают человеку о себе. Как сказал прораб, делавший нам ремонт: хочется уехать от всего этого подальше, купить в маленьком городишке на берегу моря кафе и улыбаться каждое утро приветливым людям.

Я о таких вариантах не думаю. У меня, в силу различных жизненных обстоятельств, есть лишь два существенных варианта: Америка и Россия. В Штатах достаточно омерзительных рож, но они от российских выгодно отличаются тем, что они не привычны на генетическом уровне. И оттого их можно терпеть, удивляться им, прикалываться над ними. Но вот отчего в Штатах настолько неинтересно жить? Там скучно и предсказуемо. Полный душевный комфорт.

Страшная догадка: а вдруг это мазохизм? Там не хватает русскому человеку неприятных эмоций? Свинячьих физиономий?

Америку не любит никто, и я не могу сказать, что люблю ее. Но там есть много хорошего. Поверхностные, зато добрые и наивные люди. Свобода самовыражения: на улицу не стыдно выйти одетой как пугало. Помню такую сцену: едет в инвалидной коляске молодой парень. Вместо рук — какие-то обрубочки, сам весь скрюченный, ножки висят, как две вермишелины. Голова набок, глаза выпучены. Между тем на голове у него зеленый ирокез; в бровях, носу, губах и ушах — пирсинги, а на коже многочисленные татуировки. Инвалид-панк. Такое можно представить у нас?! А еще в Штатах есть люди, снявшие «Красоту по-американски». Есть группа, играющая тяжелую музыку — «System of а Down». Я случайно наткнулась на их сайт в Интернете и была изумлена. Эти рокеры подробно знают историю, понимают политику американского правительства в отношении Ближнего Востока и пытаются по мере сил сопротивляться системе, в которой им приходится жить.

С другой стороны, русские есть русские. Марлен Дитрих сказала когда-то, что в русских ее привлекает страстная натура, небуржуазное мышление и разговоры за водкой. Только почему они стали читать весь этот мусор? Тупеют. Интересно, что же в конце концов с ними будет… В американцев они никогда не превратятся. Свинячьи рожи, такие свои, родные.

15

Сидя за столом и уткнувшись лицом в ладони, Вадим бродил мысленно среди оливковых деревьев, щурился на встающее из-за горизонта солнце. Прекрасная чернокожая рабыня в белом одеянии несла на плече длинный кувшин с водой. Ничем не поддерживаемая грудь ее колыхалась при каждом шаге под легкой тканью.

Или же чуть менее романтично. Как вариант.

Он был где-то совсем далеко, среди серебрящихся олив и полуденного зноя. Лежал на траве; рядом журчал родник и звонко стрекотали насекомые. Одно из них, запрыгнув на его ногу, пробиралось вверх по штанине…

Раздался стук в дверь, и Лера сказала:

— Вадим Сергеевич, к вам Николай Тимонин.

Мгновенно вскочив, Вадим увидел входящего в кабинет лучшего друга: огромного, с черными космами до плеч, улыбающегося укутанным в широченную бороду ртом и добрыми ярко-голубыми глазами. Они оба ринулись по кратчайшему пути, пересеклись посередине и долго переваливались друг у друга в объятиях, похлопывая, пожимая и отстраняясь полюбоваться.

— Ты че, потолстел, что ли? Блин…

— А у тебя волос вроде меньше стало… Или так кажется?

— Вроде похож на себя, а вроде и нет…

— А сам! Загорел, поистрепался…

— Ну, ты как, жена как, сын?