Вадим

— О, о, по телеку армянскую музыку колупают! Ла-ла-ла…

— Слушай, если ребенок болеет — ты его, в натуре, не мучай докторами и таблетками… Все это естественно, организм должен сам. Естественный отбор! А из-за докторов выживают слабые, больные, к едрене фене, которые не должны…

Саша почему-то размазывал по лицу слезы.

Вадим:

— Что-то я припоминаю, рассказывали… Когда ты родился, тебя еле выходили… А теперь ты вроде как крутой…

Саша рассвирепел.

— А какого хрена ты сюда приперся? Приполз за помощью, а теперь во как?

— Я приперся?! За помощью? Да ты сам меня позвал!

Семеныч хлопал глазами.

* * *

Синяк у Вадима рассосался через неделю. Он сделал вывод, что, в общем и целом, взаимоотношения с людьми оказались доступнее, чем ему представлялось. Во всяком случае, события стали настолько необязательными, случайными, неуправляемыми, что было уже не страшно пробовать и ошибаться. Поэтому в выходные он отправился провести вечер в компании Серенького и Карася. Впервые они встречались вне офиса. Ели мексиканские стейки, шлялись по барам, знакомились с людьми. В одной забегаловке девушка танцевала на столике что-то вроде ламбады. Кто-то задрал ей юбку, и она оказалась без трусиков. Все умилились до слез.

Когда все вокруг стало медленным, пронзительным и прекрасным, Вадим сказал Толе:

— Слушай, я сначала не понимал, почему ты всегда споришь, противоречишь. Высказываешься категорично… А потом дошло — это нарочно, чтобы спровоцировать человека… привести его в такое же холерическое состояние… начать, так сказать, энергетический обмен…

Карась обнял его:

— Я тебя теперь — еще больше зауважал.

Он говорил это не в первый раз. Вадим подумал, что вроде уважать уже дальше некуда. Либо уважение может растягиваться до бесконечности, либо он в самом начале не уважал его вовсе.

Рассказывал о Марине.

— …Я говорю — где хотя бы элементарная благодарность?!

Рассказывал, конечно, не все.

Серенький авторитетно вещал:

— Благодарность — вещь сложная. Зачастую люди не умеют ее выражать. Или ощущают ее как неприятный осадок. Как свою обязанность кому-то. И пытаются освободиться… Сколько раз так было: сделаешь кому-то что-нибудь хорошее, даже мелочь какую-то, а тебе пытаются всучить деньги. Ты не берешь, а они обижаются. Короче, тяжело носить груз благодарности, лучше сразу освободиться оплатой.

Он закуривал.

— Я иногда пытаюсь в таких случаях объяснить: вот я вам что-то сделал хорошее, а потом вы, может, сделаете кому-то хорошее, и в мире станет лучше… Не понимают.

Толик посмеивался:

— Так что, может, эта Марина делает хорошее кому-то совсем другому — и это будет такая тебе благодарность…

Вадим рассуждал тоже:

— Ну да, это правильно… Некоторые поступки теряют смысл, если их совершают намеренно… Были люди, которые делали мне приятное, — но не для меня, а чтобы быть, типа, хорошими, для себя. Мерзкое ощущение…

Толик вдруг оживился:

— А я тут такой сон недавно видел приятный — блин… Я так протащился… Все вспоминаю… Такие реальные ощущения, аж дух захватывало. Короче, я, типа, был тигр и охотился за черепахой. Чувствую, как догоняю ее, ловлю, морда мокрая. Зубы впиваются в панцирь, а он у нее мягкий, кожистый… И одновременно я — черепаха, уплываю через прохладную воду, через заросли водорослей… Здорово, блин…

Вадим с изумлением:

— Вот в чем между нами разница? Мне бы такой сон ни за что не приснился…

Серенький тоже, скептически:

— И часто тебе снится такое?

— Да нет… Я передачу перед этим смотрел про тигров и черепах…

Всеобщее веселье. Вадим:

— Тогда ясно… А то я уже обзавидовался — вот, думаю, люди бывают продвинутые, поэтичные…

Толик, какой-то квадратный, красный и влажный:

— А вчера сон дурацкий приснился, страшный. Будто идем мы с дочкой по улице, причем она маленькая совсем, года полтора-два, и вся в рюшечках, и таких противных кружавчиках — сколько раз жене говорил, чтоб ребенка не одевала так, прямо терпеть не могу. Заходим мы с ней в магазин наш местный, пластиковый такой — вроде палатки. Встаем в очередь. И вдруг заходит стая собак. И, типа, они заходят тоже что-то купить, и все их боятся — никто сказать ничего не может, все жмутся к прилавку и как будто не обращают внимания. А одна собака вдруг подходит прямо ко мне, и я замечаю, что у нее брюхо распорото и оттуда кишки свисают. Но она ничего, бодрячок. Подходит и прямо своим окровавленным этим куском трется об мою ногу. А на мне вельветовые штаны новые, желтые. И одна штанина у меня сразу в крови. А я боюсь этого пса оттолкнуть, они злобные все… я только отодвигаюсь чуть-чуть, а она придвигается… И так долго все происходит, так мерзко… И я все пячусь и пячусь… и когда уже невмоготу, просыпаюсь…

Серенький, тощий, костлявый, с выпученными глазами:

— Это наверняка что-то символизирует в твоей теперешней жизни… какую-то ситуацию, для тебя омерзительную, из которой ты не в состоянии выбраться… Желтый цвет — он считается нездоровым… Что у тебя там за штаны?

Толян бледный, в задумчивости.