Вадимка

— Подумаешь, сила — Врангель. Забился в Крым, как чурюкан под загнетку, и думает оттуда Россию завоевать. Фон, в чёрной бурке барон. Наступи только на чурюкана сапогом, и делу конец! Был фон да барон, и нет ни фона, ни барона!

Но кое-кто, особенно из стариков, опять начали шуметь.

— Не рано ли, ребята, вы домой прибегли? Сидите, за бабьи юбки держитесь. Ждёте, что красные вам простят грехи вольные и невольные! Черта с два! Не пришло ли опять время гаркнуть «Всколыхнулся, взволновался». Аль забыли казачий гимн? Так найдутся люди, они вам его напомнят!

Найдутся люди, они вам напомнят! Все знали, о ком идёт речь. По хуторам Митякинской станицы рыскал бандитский отряд, которым командовал Роман Попов.

Вадимка вспомнил своего знакомца, с которым провёл последнюю ночь на кургане. Куда как не к рябому Роману убежал и Яков Чугреев.

Ко всем тревогам скоро прибавилась ещё одна. Хлеба в этом году хоть и выросли высокие, но когда пришла пора зерну наливаться, наступила сильная жара, и теперь зрела одна солома, зерна в колосе почти нет. Будет недород, надвигался голод, а это очень страшно. Вадимка от старших слышал, что голод когда-то случался где-то там, на севере, а вот теперь голод пришёл и на донскую землю. Что же нас ждёт?

…На другой день после возвращения Вадимки к ним в курень пришёл Василий Алёшин. Сосед страшно осунулся: лицо было совсем землистое, окаменевшее; глаза его словно застыли, двигался он медленно, говорил совсем тихо.

— Да на тебе лица нету! — ужаснулась мать.

— Моли бога, Андревна, чтобы хоть нос-то остался, — усмехнулся вошедший. — Ну, здорово, путешественник, — обнял он Вадимку.

Алёшин пробовал отшучиваться, стал журить парнишку за «недисциплинированность» в Новороссийске, потом спросил — ну, как живёте-можете? Но было заметно, что не об этом ему хочется говорить.

На его вопрос Марья Андреевна не ответила. Она посмотрела на соседа пристальным, долгим взглядом, в котором Вадимка ясно прочитал: «Чего ты у нас спрашиваешь? Да ты сам-то расскажи, как живёшь-можешь? Облегчи душу-то!» Понял это и Василий. Он вздохнул и умолк. Заговорил не сразу.

— Вот уж не думал, не гадал… Полчанин, с каким сломал три службы!.. Всегда он был такой. Когда все спокойно, то и он человек как человек. Как только начался бой — он сразу сатанеет. Как гончая собака, какая увидала добычу. Скажешь ему, бывало, — и в кого ты такой зверюгой уродился? У него ответ всегда один — не люблю ничего делать наполовину! А теперь вот и мой старик на грех подвернулся ему под руку. Да он и родного отца не пожалел бы, стань он у него на дороге… Места себе теперь не найду… А ведь я ж этому выродку всю жизть делал только добро… Бедный ты мой батюшка! — Алёшин вздохнул.

— Да ты ж, дядя Василь, и домой-то шёл, чтобы людям добро делать! — кинулся успокаивать его Вадимка. — Я же знаю!

— А ведь запомнил! — посмотрел Василий на Марью Андреевну. — Да-а-а. Было дело!.. Сидел это я на пристани, глядел на море, и так мне горько стало. Воевал, воевал и вот довоевался. Гонит меня мой же народ с моей же земли… И потянуло меня, грешника, домой, к моему плугу. Паши, Василий, землю, делай людям добро. Им некуда будет податься, и они будут платить тебе добром… Теперь сама видишь… Заплатили!

— А ты, дядя, правду говорил. Я вот пока от моря добрался до хутора, видал много людей. Добрых было вот сколько, — Вадимка широко развёл руками, — а зловредных было всего двое — моя хозяйка, у которой я пас скотину, да Роман Попов. Ей-богу!

— Не будь, парнишша, добрых людей, ты бы и до дому не дошёл. Не будь их, твоя мать ничего бы не посеяла. Но дело, понимаешь, в другом. Хорошим людям дорогу загораживают эти самые зловредные. Их с дороги убирать надо, они жить мешают.

— Не надо уж так ожесточаться, Василь. Мёртвых не воскресишь, зачем же начинать новую войну?

— Да разве я шёл домой, чтобы воевать?.. А теперь вижу — пока эта сволочь стреляет, никакой мирной жизни у меня не получится, мне её не дадут. Тут уж, хочешь не хочешь, а приходится к этой мирной жизни силком пробиваться… Яков всегда говорил, что из меня плохой вояка. Нынче, видно, надо стать хорошим. Что делать?

Неожиданно в курень вошёл Алексей Кудинов — председатель сельсовета. Давно не видал Вадимка Алексея Кудинова. Тот был приземистый, коренастый, с большими кошачьими глазами, ходил вразвалку, по-утиному, говорил не спеша, никогда не повышая голоса. В германскую войну казаки, приходившие с фронта, много рассказывали о геройстве полного георгиевского кавалера Алёши Кудинова, удивлялись, что даже в бою он не терял спокойствия. Потом вместе со всеми Алёша вернулся с фронта. Суходольские мальчишки знали о всех подвигах Алёши, но хотелось услышать о них от него самого. Вадимка хорошо помнил, как уселись они на майдане вокруг прославленного вояки, стали к нему приставать, чтобы он рассказал, за что он получил столько крестов да медалей.

— А я, ребятки, умею только воевать, а совсем не умею докладывать, — стал отбиваться он. — Да и воевать, сказать по правде, не люблю!