кдождю
вспять
там
время
близко
дикий
пламя
беги!
вопреки где
нет стены
БЕГИ!
— Ну ты дал жару!
— Как в последний раз!
— На меня ещё силы остались, а?
— Чё это с ним?
— Связь с Юпитером потерял, ха-ха, чудик!
— Может ему чаю навести?
— Точно. И покрепче.
— Нахуй твой чай. Пойдём лучше покурим.
Меня зацепили за руки и потащили по полу в тамбур.
В тамбуре воняет рвотой и мочой. Я молча встал и закурил. Ветерок нежно ласкал обтёсанную спину.
Сигарета оставила горечь и сухость во рту. До сих пор не понимаю, как однажды угораздило в шутку взять с кухонного стола самую первую половинку маминой глупости, и поджечь её у себя во рту с соседом Гришкой на отшибе спальника.
Половинка глупости отняла за пять лет четверть здоровых лёгких и тонны воды, никак не утоливших жажду, и ещё несколько тысяч хороших и красивых слов, унесённые вместо с дымом из души прочь.
И продолжает отнимать. Предупреждение Минздрава всегда звучало в моей голове не как предостережение, а как призыв к действию.
— Жизнь одна, живём — будто десять! Жизнь одна, живём — будто десять!
Кричали незнакомые друзья.
Точно. Спасибо, что напомнили.
Незнакомый друг, вернее, подруга, неожиданно прервала молчание, выпуская пышный ком дыма:
— Что с тобой, дружище?
— Я… Заебался летать. Устал.
— Бестолочь. Ты хоть знаешь, что такое анатомия падения?
— Нет.
— Полёт — это плавание брасом по небесному отражению.
— Метафора успеха? Который на самом деле тоже самое дно, только вверх ногами?
— Что-то типа. Сложная хрень, сразу не выкупить.
— Поясни.
— Анатомия падения такова, что пока мы падаем, мы проплываем небосвод, который равен расстоянию полёта по водной глади, независимо от её течения. — задвинула она.
— Не знал, что ты учёный.
— Брось. Любому школьнику понятно, что у всего есть своё дно. Или фундамент. На чём-то всё стоять должно? Ну или держаться.
— Получается, что так…
— Главное в анатомии падения — это линия пересечения. — сказала он, положа руку мне на плечо. — Дно и высота, по сути, одно и тоже.
— Одно и тоже… — повторил я, разглядывая уголёк сигареты.
— Давай, я пошла. Как проветришься, заходи в купе номер 4. — сказала незнакомая подруга, выкинув сигарету на пол и зайдя в вагон.
Надоело мне всё.
— Раз полёт — это падение, а дно есть потолок, то…
Я открыл дверь входа/выхода. Встал спиной к пролетающей, что называется, «жизни» и…
Оттолкнулся…
Секунда падения, несколько кувырков по плоской земле, и я лежу на спине. Надеюсь, черепахам не тяжело от моих 80+.
Огляделся вокруг.
Высокая трава, мошки, огни последнего вагона, светлячки на куртке…
В общем, красиво.
Надо мной больное небо: чёрная плоть и неизвестная науке сыпь из белых точек.
Неуютная тишина меня пугает. В шуме как-то привычнее.
Я редко замечал, что вне вагона целый мир. Необъятный и колючий. Во всех смыслах. Всё как-то не доводилось. Между станциями пять минут остановки.
Как-то надо встать.
Но зачем?
Точно. Так надо.
Все падают, все встают, все идут спеша куда-то. И мне надо непременно. Я же человек.
Наверное…
Неужели место, уготовленное мне под землёй, будет таким же твёрдым и холодным как сейчас?
И почему именно под землю, если всё тянется вверх? Логичнее запустить меня в мешке в озоновую дыру. Ну или развеять пепел по ветру. Пепел хорошее удобрение…
Наконец-то созрел финал. Всё просто. Любой конец есть начало… Чего-то нового? Старого? Как будто есть разница.
Надо поспать.
Вагон поедет обратно. У всех поездов есть расписание.
Поедет обратно и меня подберёт обязательно.