Вакансия

Вода в рукомойнике замерзла, прихватило и сверху, и снизу. Дорожкин почистил зубы, побрился, потом разбил ледяную корку кулаком, зачерпнул стаканом ледяного крошева, сбросил рубаху и стал смывать остатки сна и мыла с ободранного станком лица. Закутался в полотенце, побежал в избу, а там уже и картошечка на столе, и огурчики, и капуста, и согревшийся на печи хлеб. И Дир сидел уже за столом и катал в ладонях палку Дорожкина, и та словно отзывалась прикосновениям, корой покрывалась молодой, но не до среза, не до острия и поверху, словно в кокон из свежего лыка.

— Смотри, парень, — только и сказал леший. — Обсуждать, кто кого да как прикончил, пока не будем, некогда. Но если еще кого этой палочкой тыкнешь, старая кровь на ней оживет, Шепелева сразу все узнает. Тогда тебе не жить. Ни я тебя не прикрою, ни егерь наш. Да и что егерь, он парень хороший, а все одно — человек. Пусть хоть и через стенку смотрит, и слышит не хуже меня.

— А я разве не человек? — удивился Дорожкин, взглянув на ходики. До девяти оставался еще час.

— Человек, — согласился Дир и стал привязывать на основание палки полоску холста. — Только странный ты какой-то человек. Или больше, чем человек. Или меньше. Не пойму никак. Ты бы к этому, как его… к мастеру деревянных наук сходил. К Борьке. Который БДСМ.

— Б.М.Д.Н, — поправил Дира Дорожкин.

— Да не один ли черт? — махнул рукой Дир. — Он бы тебя сразу разглядел. Не скажу, что ответил бы, знаешь, кто больше других видит, тот и боится больше, а у него дочка красавица, девчонке уже двадцать, а он над нею, как над былинкой на морозе, трясется, но если ответит, то точно про себя будешь знать — кто да почему.

— Был я у Тюрина. — Дорожкин начал одеваться, тут только заметив, что от раны на груди почти ничего не осталось. — И с дочкой его познакомился. Напуганы они очень. Шепелевым, как я понял, напуганы. Только нет его. Точно уже нет.

— Нет, так хорошо, — пожал плечами Дир. — Или ты думаешь, что я не понял, что его нет? О том в другой ряд переговорим, ты лучше вот что скажи, о тебе самом-то что Тюрин заметил? Надо ж понять, с какой стороны к тебе подступаться да как твои ужимки объяснить.

— А что? — Дорожкин сел за стол, посмотрел на Лизку, которая вдруг снова стала молчаливой и отстраненной, плавала вокруг стола, расставляя тарелки, раскладывая ложки, вилки. — Есть и ужимки? Разглядел он что-то. Только я не убивал Шепелева. Точнее, не помню, чтобы я кого-то мог убить. Провал у меня в памяти в несколько дней. Как раз на начало мая. Да и кто вам сказал, что я его убил? Во-первых, палочка эта толщиной в полтора пальца, как ею кого-то можно убить? Во-вторых, я вообще не способен никого убить! Ну… или не был способен…

— А в-третьих? — Дир затянул петлю на зеленом, словно только что отвалившемся от ствола осины, суку петлю. — Что «в-третьих»?

— А в-третьих, может быть, кто-то взял палку, которую я обронил, да в труп Шепелева и вставил! — выпалил Дорожкин.

— Дитя малое, — посмотрел на Лизку Дир.

— Ну чисто ребенок, — отозвалась Лизка. — Ты ешь, золотко, ешь. А то на работу опоздаешь.

— Вот. — Дир надел на руку петлю, затянул ее на запястье, махнул рукой, палка исчезла. Махнул еще раз, вновь появилась на руке, только обрывки паутины на ней висели.

— Дирушка, грязь всякую на стол не тащи и не слишком размешивай ее через мой дом-то, — попросила Лизка и к Дорожкину обернулась. — А ты рот закрой да открывай тогда, когда положить чего хочешь в рот или сказать чего.

— Спокойно, инспектор, — посоветовал леший. — Я ж тебе говорил про паутину да про грязь? А ты думал, что я свой колышек всякий раз заново затачиваю? Нет, дорогой, он всегда со мной. И твой колышек с тобой будет. Прятать его я тебя научу, тут большой науки не надо, у тебя получится, хотя не ведун ты, конечно. Но если кого ткнешь еще раз, в другой раз уж не прячь. Шепелева тут же на тебя пеленг бросит.

— Зачем он мне? — спросил Дорожкин. — У меня пистолет есть.

— Пистолет — это хорошо, — забрасывая в рот картошину, заметил Дир. — Только с твоего пистолетика Шепелев в лучшем случае почесался бы, а тут пригвоздил ты его, так пригвоздил.

— Да почему вы решили, что это я сделал? — воскликнул Дорожкин.

— Не решали мы ничего, — хмыкнул Дир. — Чего тут решать? Пригляделись и увидели. Ты у Шепелевой был? Я удивляюсь, как она не разглядела. Она и без палки разглядеть должна была. Да и если бросала ворожбу на сына, все должна была на тебя выйти. Выходила? Но не поняла? А может, поняла, да виду не подала? Хотя вряд ли, — задумался Дир. — Раздавила бы, не раздумывая. Смазался ты. Не знаю как, но смазался. А что касается того, кто убил, запомни, парень, если бы не имя твое на палке да не еще что-то, чего я понять не могу, и палка бы Шепелева не остановила.

— А она и не остановила, — вдруг брякнул Дорожкин. — Дочка Тюрина сказала, что убили меня. Отсюда туда проткнули. Насквозь. Намертво. Еще и удивилась, что я не в мертвяках. И еще…

Дорожкин оглядел окаменевших, разинувших рты Дира и Лизку, вздохнул и договорил: