Вакансия

— Цельная картошечка с бараниной на косточке, — закатил глаза, проходя мимо Дорожкина, Ромашкин. — В этом деле даже Дир Марфе не конкурент. Хотя он сам говорит, что все дело в размерах посуды.

— Инспектор? — окликнула Дорожкина Маргарита. — Что у тебя с галантностью? Организуй даме стульчик у кромки воды. Парочка пледов тоже не помешала бы.

Дорожкин словно очнулся и побежал к уазику, проклиная себя за нерасторопность. Навстречу ему уже шел Павлик, подхватив огромными ручищами сразу с полдюжины шезлонгов и внушительную пачку одеял. Но Маргарита села в тот, который установил Дорожкин. На ней была короткая курточка с меховой оторочкой по воротнику, манжетам и полам, теплые штанишки и высокие сапоги, но Дорожкину показалось, что его начальница не замерзла бы даже голой. И тем не менее он, холодея от собственной наглости, не только постелил на шезлонг одеяло, но и набросил его свободные концы Маргарите на плечи и закутал ей ноги.

— Молодец, — равнодушно произнесла та.

Дорожкин вздрогнул, но тут же понял, что похвала относилась не к нему, а к Ромашкину, который стоял на берегу озера и неторопливо стягивал с широких плеч футболку. Коллега явно собирался искупаться. Дорожкин поморщился, вспоминая, какие он в спешке натянул трусы, но тут же махнул рукой и пошел к Ромашкину, расстегивая на ходу отвратительно шелестящий пуховик.

— Дурак, кретин, балда, — шептал он самому себе, пока его пальцы путались в молнии и липучке. Нет, стесняться было нечего, лишний жирок с поясницы и живота месяц в бассейне выгнал, да и плечи стали чуть шире, чем в прошлой офисной жизни, но к воде он побежал, словно собака по свистку. Да и не по свистку вовсе, а по намеку на свисток. Нет, воды Дорожкин не боялся, приходилось на крещенские и в прорубь окунаться, когда пытался разобраться с хроническим бронхитом, но никогда и ничего он не делал напоказ, на спор, на слабо, ради куража. И вот пожалуйста.

— Смотри, Дорожкин, — скривил губы Ромашкин, поигрывая мускулами. — Придется тебя спасать — будешь должен упаковку «Тверского». Рубеж сто метров. Видишь поплавки? За них заплывать не рекомендуется, хотя сейчас на озере никаких гидроциклов, но мы ж только ножки помочить? Или как?

Ромашкин шагнул в воду, развернулся, плеснул на Дорожкина обжигающе холодной водой, заставив того до зубной боли стиснуть челюсти, и тут же нырнул, чтобы выпрыгнуть из воды через десяток метров и пойти вперед, мощно вскидывая над водой крепкие руки.

— Или как, — пробормотал себе под нос Дорожкин, сделал пять, десять быстрых шагов, нырнул и пошел на полводы нырком, удерживая воздух в легких. Самый первый нырок всегда самым дальним получался. Деревенские мальчишки все хорошо плавали, но за середину пруда нырнуть мог не всякий. Дорожкин мог. Правда, в деревенском пруду в ноябре он не купался, и вода никогда еще не казалась ему таким тяжелым, леденящим кипятком.

Он вынырнул едва ли не на полпути к поплавкам. Удивился теплому воздуху, схватившему его за макушку, услышал на берегу чьи-то аплодисменты, но оборачиваться не стал, Ромашкин уже подбирался к поплавкам. «Нет, — мелькнуло в голове, — никаких соревнований. Не тот случай. Расслабься, Дорожкин, и получай удовольствие». Плылось неожиданно легко. Дорожкину даже показалось, что он мог бы и в самом деле догнать Ромашкина, который продолжал брассировать над водой, надувая щеки и фыркая, как тюлень, но делать этого было не нужно. «Не нужно», — согласился Дорожкин со словно загоревшимися у него перед глазами словами и медленно и плавно поплыл к поплавкам, за которыми полежал на воде, подняв нос к серому небу и удивляясь, как же он раньше упускал возможность окунуться в ледяную воду, потом лег на живот и размашисто, красиво, почти без брызг двинулся к берегу.

— Я первый! — крикнул ему Ромашкин, застегивая куртку, но Дорожкину было все равно. Теплый ветерок оказался холодным, леденя спину и макушку, но впервые он чувствовал, что у него есть запас. Запас силы, здоровья, уверенности, что завтра он не сляжет с насморком и головной болью.

— И все-таки надо быть осторожнее, — ответил его мыслям Фим Фимыч, протягивая одеяло и шкалик загоруйковки. — Что этому охламону сделается? Перекинется пару раз, задавит зайца в березняке, и опять как новый. Беречься надо.

Старик был, конечно, прав. Дорожкин отправил бесценный бальзам внутрь, закутался в одеяло и принялся скатывать с ног мокрые трусы, чтобы надеть сухие штаны на голое тело, благо только что хлопавшие ему зрители вместе с шезлонгами двинулись к навесу. Через пять минут Дорожкин к ним присоединился, а еще через десять минут, когда на тарелки были положены аппетитные куски мяса и овалы румяной картошки, когда было разлито по бокалам что-то тягучее и янтарное, он уже смог и разглядеть приглашенных, тем более что Фим Фимыч присоседился на тугой подушечке рядом и шептал на ухо про каждого, на кого Дорожкин устремлял взгляд.