Вакансия

— Эх, молодежь! История-то еще не совсем закончилась, Леня. Согласно другому варианту прогноза завершение второй, условной, половины моей драгоценнейшей биографии намечается в следующий понедельник — одиннадцатого апреля. Меньше недели остается, а дел намечено у меня еще много. Впрочем, я должен успеть.

— Петр Данилович! Вы серьезно? Вы же сами признались, что считаете визит незнакомца шуткой, причем довольно глупой.

— Шутки шутками, а дела делами. Помните мой вопрос об ощущениях приговоренного? Впрочем, вы, Леонид, еще молоды, вам это, наверное, незнакомо. А между тем, все мы приговорены природой к смерти, только большинству, как правило, неизвестна точная дата приведения приговора в исполнение.

— Это старая истина.

— Конечно, однако давность закона, кажется, не делает его менее убедительным. А поэтому, Леня, не упускайте главное, пользуйтесь отсрочкой. Думайте, работайте над главным, ищите свое, значительное. Чем черт не шутит, вдруг и от вас человечество кое-чего ожидает более заметного, чем легкомысленно растраченная на пустяки жизнь.

Через неделю, одиннадцатого апреля, мне сообщили о смерти профессора Веселова. Старика обнаружили уже поздно вечером на его рабочем месте, за письменным столом.

Петр Данилович таки успел завершить свою последнюю монографию «О структурах и механизмах времени» — не правда ли, весьма прозаическое наименование? Впрочем, как я уже упоминал, у старикана были свои странности — и по части наименований тоже.

СИЛЬНОЕ ЧУВСТВО

Позади остался серый бетон космодрома, исчезли в сизой дымке громады звездолетов. Забылась сутолока и огни космопорта. Я не оглядывался. Сухие листья шуршали под ногами, постанывали под подошвами магнитных ботинок. Идти по твердой почве планеты после долгого перелета было тяжеловато, непривычно, меня слегка покачивало. Сжимая в руке свой чемоданчик, я поднялся по старым деревянным ступенькам на веранду маленького двухэтажного ресторанчика, уселся за свободный столик у открытого окна и осмотрелся: робота-официанта куда-то унесло, кроме меня, на веранде за столиками сидело несколько парочек и в дальнем углу сутулый, сильно заросший парень сосредоточенно ковырял вилкой в блюдце, что стояло перед ним.

Я задвинул чемоданчик под стол, расстегнул куртку и с наслаждением развалился в кресле, вспоминая тяготы перелета и с любопытством поглядывая по сторонам.

Осень, пожалуй, на Цебе самое странное время года. Вся планета словно впадает в оцепенение, полудремоту.

И люди, и животные становятся сонными и какими-то одурманенными. Говорят, что даже птицы, улетающие в это время из высоких широт ближе к экватору планеты, засыпают в полете. Засыпает и растительность. Деревья меняют цвет листвы: из зеленого, темно-синего и розовых тонов она становится желтой, бурой, пурпурной и даже черной, а затем опадает. Ветра нет, кажется, и само небо спит. Синий воздух над головой чуть переливается в лучах маленького голубого солнца и убаюкивает. Я знаю, еще неделя-другая — >и все это спокойствие кончится — настанет время дождей и ураганов…

— Хо! Спицын! — возглас под самым ухом отвлек мое внимание от созерцания окрестных пейзажей. — Откуда ты в этой дыре?

Я поднял глаза — рядом с моим столиком, дружелюбно поглядывая на меня, стоял небритый, лохматый парень, еще несколько минут до этого проводивший раскопки в своем блюдце с винегретом. Физиономия парня была мне смутно знакома.

— Мы с вами, кажется, где-то встречались? — спросил я, пытаясь припомнить, где я мог видеть эту поросшую густым рыжим волосом физиономию.

— Спицын! — радостно повторил парень, опускаясь в соседнее кресло. — Сколько же лет прошло? Восемь или уже десять? Университет Ганимеда… Стажировка на Плутоне… Курсы звездолетчиков…

Я вздрогнул. Где-то в глубинах памяти забрезжил слабый огонек. Всплыл в сознании образ веселого рыжего парня и появилось имя:

— Крюгер! Вильгельм Крюгер… — тихо произнес я, — Правильно, — согласился мой собеседник, — вы все еще вечно подшучивали над моей фамилией, вот, мол, знаменитость — в его честь уже названы звезды.

— Последний раз я видел тебя на банкете, сразу после окончания университета. Из всего нашего курса ты выглядел, помнится, самым трезвым и очень здраво рассуждал о своей дальнейшей научной работе. Ты сильно изменился.

— Да. С годами привычки меняются, и теперь меня уже не назовешь трезвенником. — Вильгельм плеснул в стаканы, стоявшие на столике, коньяку из бутылки, неизвестно откуда возникшей в его руках, и вопросительно посмотрел на меня. — За встречу? — Глаза его жадно блеснули. Передо мной сидел осунувшийся, сильно постаревший человек с болезненными чертами лица и каким-то затравленным, измученным взглядом ввалившихся глаз.

«Вот так встреча, — подумал я, — что с нами годы делают? Почти старик… А был! И все эти превращения произошли с Вильгельмом за какие-то восемь лет».

— За встречу двух старых товарищей, конечно, надо выпить, — сказал я, поднимая стакан, — но у меня мало времени — через два часа я должен быть на звездолете и должен быть в форме.