Вакханалия

— Труп понесли в Волчий тупик, — терпеливо напомнила я.

— То есть он там где-то и лежит? — подозрительно поводя носом, точно принюхиваясь, сообразила Сургачева. — У кого-то из нас, да? Пованивая?

— Закопали, — предположила я.

Она посмотрела на меня с каким-то плохо скрытым предубеждением. Потом, видно, заподозрила неладное. В больных глазах отразилось рождение мысли.

— Постой-ка, — буркнула она, — голубушка. А ты, часом, не обыгрываешь на мне свои новые сюжеты? — Она аж засветилась от своей супердогадливости — насколько возможно засветиться при зверином похмелье. Я не стала вгонять ее в новую задумчивость. Смысла уже не было.

— Ладно, Сургачева, — призналась я с виноватым видом, — живи и славься. У меня по новому роману на дачах орудуют два маньяка — каждую ночь убивают по человеку, отрывают от него кусочки и съедают в живом… тьфу, прости, в сыром виде. Милиционеры обо всем догадываются, идут по следу, но боятся спугнуть живодеров, поэтому дачников оставляют в неведении, а с тех, кто находит обглоданные тела, взимают подписку о неразглашении…

— О нет, — простонала Сургачева, отрывая по частям задницу от крыльца, — не могу эту дичь слушать. Ты явно исписалась… Бывай, соседка, благодарю тебя покорно…

Почему я вдруг с упорством кретина принялась вызывать огонь на себя? Только после окончания этого жуткого дела я стала догадываться почему. Страх, как я уже говорила, притупился, ночные приключения стали казаться забавными, без тяжких последствий. И все мои сюжеты, все эти ночные грабители, многосерийные маньяки, интриганы, киллеры, воры всех мастей и страстей настолько вплелись в мою жизнь и стали ее неотьемлемой частью, что любые свои отношения со страшным я с некоторых пор стала воспринимать как своего рода игру. Как работу мысли, способствующую конструктивному сюжетному решению.

Проще говоря, все бабы… те еще.

Поэтому пока никаких предчувствий я не испытывала. Погода тоже не отличалась паскудством. Появилась потребность поразмыслить. Я села на нагретое Сургачевой крыльцо, взяла топорик, кочан, проеденный гусеницами, и стала не спеша вырубать из него кочерыжку. На участке Грецкого взревел брызжущий эротизмом Поль Мориа (или Джеймс Ласт — склероз у меня с годами сильно крепчал). Появились южные соседи Грецкого — для меня, стало быть, юго-восточные. Немолодые и несимпатичные. То ли Полынники, то ли Песчаники. Он — в задрипанном пальто, лысый, протухший; она — в коже, злая, неохватная, горластая. Плюс собачка шотландской породы Несси — единственный член семейства, которого искренне жаль. «Патэр фамилиас» опять проштрафился — фельдфебельские вопли супруги оглашали местность, как из динамика. Муж заискивающе жестикулировал, а кулаки жены уже чертили воздух под его соплями. С такими мужиками в недалеком будущем нам четко светит матриархат. Недавно в Германии на три года осудили бабенку по кличке Годзилла — систематически в течение ряда лет лупила мужа по сусалам. А муж терпел, не ходил в органы — любил, наверное, сильно…

— Лидия Сергеевна, дорогая!.. — Завидев меня с топором и капустой, сосед оторвался от дражайшей половины и засеменил по биссектрисе, смешно лавируя между грядками. — Извините, ради бога, у нас к вам просьба великая… Понимаете, мы на этой неделе празднуем юбилей Изольдочки, ей исполняется… впрочем, неважно, сколько ей исполняется… У нас тут незадача…

— А тебе, лысый, я мангал не дам, — прошептала я.

— Вы не дадите нам свой мангал? Ну пожалуйста… Понимаете, я совсем забыл положить его в багажник… Мясца намариновал, винца для Изольдочки приобрел, а вот надо же, память дырявая…

«Изольдочка» стояла, уперев руки в крутейшие бока, и набыченно взирала на нас обоих. Назревал профилактический залп. Слишком ревнивые наши любимые.

— Да ради бога! — рявкнула я. — Вон он стоит, у сортира, возьмите на милость!.. И отдайте на милость, — добавила шепотом. Этот мангал стоил мне трех статей в газете «Век» и шести бессонных ночей вкупе с маминым ворчанием.

Единственная из обитательниц Волчьего тупика, не заглянувшая ко мне на капусту, была Рита Рябинина. Без нее паломничество в мои пенаты выглядело каким-то незавершенным. Но Рита не шла. А я не могла заставить себя пойти в мансарду и беззаботно рухнуть в ноутбук к своим маньякам. Незавершенка раздражала. Как бледно прописанная буква в слове, которую так и чешется обвести… Походив из угла в угол, я решила не тратить время, а совершить променад. Не зайти ли мне в тупик? — подумала я. Провела помадой по губам, сменила бушлат на пуховик и подалась в свет.

У скромницы Риты было симпатичное лицо сердечком, испуганные глаза и проблемы с юмором. Ее недавно бросил муж, в связи с чем Рита взяла отпуск по семейным обстоятельствам и погрузилась в сельское хозяйство, решительно забив на хозяйство городское, в том числе на пятнадцатилетнего оболтуса Кирилла, очень обрадованного таким поворотом семейной драмы.