Ваксберг А.И. Моя жизнь в жизни. В двух томах. Том 2

Изучение этих вырезок заняло у меня полдня. А вечером в Ассоциации «Великобритания — СССР» уже состоялся мой первый вечер. Его вел человек легендарный — сэр Фицрой Маклин. В середине тридцатых годов, молодым дипломатом, он служил в английском посольстве в Москве и оказался одним из тех — весьма немногих — иностранцев (единственным из англичан), которые получили пропуска на процесс по делу Бухарина. В тот вечер он узнал от меня о состоявшейся накануне реабилитации. Лондонские газеты сообщили об этом лишь на следующий день. Сэру Фицрою показалось, что он ослышался. «Как вы сказали?» — переспросил он, приложив к уху ладонь, хотя сидел рядом со мной. «Реабилитированы, — повторил я. — Совсем… Признаны ни в чем не виновными». Маклин заплакал.

Он стал меня представлять, но из битком забитого зала закричали: «Не надо!». Московские цензоры постарались, чтобы лондонские газеты это представление сделали сами. Я мысленно благодарил их, совсем не думая о том, что меня ждет по возвращении в Москву. Настроение было отличное, все виделось в розовом свете, моя эйфория, похоже, передалась и собравшимся: судя по их реакции, они и впрямь поверили в то, что коммунизму пришел каюк.

После вечера мы ужинали у Джона. В уютном подвальчике множество мелочей хранило память о России. Фицрой вспоминал о том московском процессе — через месяц этому кошмарному действу исполнялось полвека. Уже и тогда почти не осталось живых свидетелей, поэтому каждое слово Маклина, особенно в этот исторический день, представляло особую ценность. Мне запомнилась поразительная по краткости и точности характеристика внешнего облика Вышинского, которую — по памяти — дал Фицрой: «Вылитый лондонский биржевой маклер».

Когда-то другой очевидец, американский журналист Уолтер Дюранти, воспроизвел загадочные слова Ягоды, не вошедшие в опубликованный стенографический отчет. Отбиваясь от назойливости Вышинского, который требовал признаний в готовившемся устранении Сталина, Ягода, по словам Дюранти, взорвался: «Вы на меня можете давить, но не заходите слишком далеко. Я скажу все, что хочу сказать. Но слишком далеко не заходите». Фицрой Маклин запомнил ответ Ягоды чуть-чуть в другой редакции: «Не надо на меня давить, ничего хорошего из этого не выйдет. Что могу, то скажу, но не больше. Не вынуждайте меня идти слишком далеко». Редакция слегка измененная, но суть все та же. Стало быть, так оно на процессе и было: Ягода отбился, Вышинский сник, а тайна внезапного взрыва Ягоды тайной так и осталась. К ней я вернусь годы спустя.

Именно тогда, к концу краткого нашего застолья, Джон вдруг спросил меня, согласен ли я написать о Вышинском уже не статью, а книгу. Я-то согласен, да вот кто же издаст?! «Издатель, я думаю, найдется», — промолвил не очень уверенно Джон, и на том эта тема была исчерпана. Джон и Фицрой поехали меня провожать на вокзал. Я уезжал в Глазго, мое турне по Британии начиналось оттуда.

Все эпизоды из жизни Фицроя еще не рассказаны. Как только началась война, молодой дипломат, которого ожидала блестящая карьера, от нее отказался и добровольцем вступил в армию рядовым шотландского пехотного полка. Через четыре года он был уже подполковником. Сблизившись с Черчиллем, убедил его поддерживать партизан Тито, а не сербских четников Дражи Михайловича, который был военным министром югославского правительства в изгнании. Совсем недавно, в девяносто девятом, Морис Дрюон убеждал меня в Париже, что, не согласись Черчилль с Маклином, вся история послевоенной Европы могла бы развиваться иначе. И что югославской трагедии, очевидцами которой мы все стал и, тоже могло бы не быть…

По заданию Черчилля Фицрой прыгнул с парашютом в расположение партизан, будучи уже бригадным генералом и главой британской миссии, принимал участие в знаменитой битве на Неретве, когда Тито и его партизаны оказались в кольце окружения и пробивались с боями в горы, где и нашли спасение, понеся огромные потери. После войны Тито сделал Фицроя почетным гражданином своей страны и одарил его поистине с царской щедростью: не только орденами (Сталин, кстати сказать, за помощь югославским партизанам тоже удостоил Фицроя награды — ему достался орден Кутузова), но и роскошным дворцом на острове Корчула, содержание которого полностью взяло на себя государство. В последнем правительстве Черчилля, перед его окончательной отставкой Фицрой был заместителем военного министра.