Ваксберг А.И. Моя жизнь в жизни. В двух томах. Том 2

Я еще не избавился от советских стереотипов — помнил, что прямые контакты с зарубежным издателем категорически запрещены. Кто знал, как готовилась меня встретить Москва, — увеличивать список своих прегрешений совсем не хотелось. «Только через ВААП», — сказал я в ответ на столь лестное предложение и увидел, как лорд помрачнел: в зарубежном издательском мире у ВААПа была далеко не лучшая репутация.

— Пусть так, — уныло согласился Уайденфельд, — но вашу книгу мы все равно издадим.

Я понял, что это серьезно.

Раздался звонок от нашего посла — уклониться от встречи было бы неразумно. Сначала я попал в руки советника посольства Геннадия Ивановича Федосова — его осведомленность поразила, но не удивила: он настоятельно мне советовал воздержаться от контактов с «лютым антисоветчиком» лордом Уайденфельдом. Я обещал. Скрыться от всевидящего ока все еще было нельзя нигде. Я дал себе зарок помнить об этом и, конечно же, своему зароку ни разу не следовал. Поступи я иначе, — добрая половина важнейших событий, оставивших след в моей жизни, так и осталась бы за ее пределами. И большинство людей, знакомством и дружбой с которыми меня одарила судьба, так бы вообще и не встретились на моем пути.

Потом меня принял посол. Леонид Митрофанович Замятин, занимавший и ранее большие посты, возглавлявший некогда ТАСС (за репортажи о поездке Хрущева в Америку ему обломилась даже Ленинская премия), не был в восторге от бури, которая разразилась в Москве. Из Лондона, естественно, все виделось совершенно иначе — кроме вреда (в его понимании), цензурный запрет ничего не принес, только «раздул антисоветскую кампанию».

— Вы ведь в ней не участвуете? — вдруг спросил он, слишком в упор посмотрев на меня.

— Что вы, что вы! — Искренняя спонтанность моей реакции рассеяла все сомнения. — Но дома все равно меня ждут неприятности.

Посол отмахнулся:

— Преодолеем!

Прощальный вечер, устроенный Джоном в клубе «Атенеум» (известен в нашей литературе под названием «Афинский клуб»), членом которого он был, прошел весело и легко. Залы, где за чтением и беседой, за сигарой и виски коротали время блистательные мыслители, ученые и писатели прошлого, где до сих пор сохранились любимое кресло Диккенса, любимый уголок Дарвина, столик в библиотеке, где допоздна засиживался Фарадей. — все это было столь же незыблемо и прекрасно, как и век-полтора назад, а люди, с которыми я только что познакомился, казались друзьями — давними-давними. Дальнейшее подтвердило: не только казались…

Перед отъездом в аэропорт принесли свежий номер газеты «Дейл и телеграф». Мой портрет на фоне Биг Бена и большая статья члена парламента Джорджа Уолдена (в недавнем прошлом министра высшего образования) о моем пребывании в Великобритании вызывали скорее тревогу, чем радость. Статья заканчивалась словами: «Если Горбачев хочет, чтобы мы поверили в его перестройку, пусть он нам посылает таких людей, как Аркадий Ваксберг». «Сочетание мудрости и остроумия нашего гостя, — телеграфировала Союзу советских писателей Ассоциация „Великобритания — СССР“, — в очень большой степени помогло британской политической, культурной и научной элите понять то, что происходит сейчас в Советском Союзе». Ничего, кроме раздражения, эти восторги вызвать в Москве не могли.

Так оно, конечно, и получилось. В первый же день по приезде Изюмов пожелал со мной встретиться. Отъезд по командировке Союза писателей нельзя было трактовать как «самоволку». А вот врезать за старое — это не возбранялось. Новая ситуация исключала уже увольнение, но одуматься, поставить точку, забыть о затеянной бестолку вакханалии, как о страшном сне, — нет, на это пойти они не могли.

Через час после нашей беседы на стене объявлений появился приказ номер 92: мне влепили еще один строгий выговор — вполне достойную награду за поездку в Лондон, где по мере сил я способствовал росту престижа своего государства. Текст приказа гласил: «При подготовке к печати статьи „Царица доказательств“ А.И. Ваксбергом допущены нарушения редакционных правил работы и журналистской этики. А.И. Ваксбергу объявлен строгий выговор». Говорить о юридической обоснованности этого приказа не приходилось. Никаких «редакционных правил» как нормативного акта не существует вовсе, нарушить же воображаемые нельзя. Не предусмотрены законом и административные санкции за некий «этический проступок», даже если бы он имел место. Да и вообще этот приказ имел к законности весьма малое отношение, что было особенно комично, имея в виду многолетнюю борьбу наказанного — на страницах той же газеты — именно за законность… Вот уж, право, не думал, что мое начальство окажется не только глупым, но еще и смешным.

Оля Липскерова, наш литературный секретарь, сразу же сняла со стены эту бумажку и вручила мне — на память. «Для истории пригодится», — сказала она и была права. В совсем недавние времена за «срыв приказа» ее не просто бы выгнали, а без разговоров отдали на растерзание «органам», пришив не иначе, как пятьдесят восьмую. Теперь — предпочли не заметить.