Ваксберг А.И. Моя жизнь в жизни. В двух томах. Том 2

Энергичнее всех отстукивала ритм каблучками неистовая Галина. Партнера своего в толпе она потеряла и теперь плясала одна, заводя окружающих, бросавших на нее восхищенные взоры. Темп нарастал — она за ним поспевала. Ее туфли и широкий кожаный пояс были утыканы крупными бусинами, ослепительно сверкавшими в лучах софитов. Бриллианты? Или просто стекляшки? Они стали выпадать из своих гнездышек, не приспособленных, видимо, к такой безумной трясучке. Россыпь бусинок разлетелась по полу, танцоры на них наступали, давили, иные кинулись подбирать — дочь Брежнева, послухам, имитации не любила. Похоже, это и не было имитацией — иначе зачем бы ее охранник вдруг отклеился от стены и тоже ринулся подбирать драгоценности, путаясь под ногами танцующих, которые невольно пинали его, а кто-то, споткнувшись, даже упал, еще несколько мужчин крепкого телосложения, где-то прятавшиеся до сих пор за колоннами, обнаружили себя и тоже кинулись подбирать драгоценности. Презрев понесенные потери, Галина их отталкивала, — размахивая платочком, она продолжала плясать, пока изнемогший оркестр не смолк.

Мне кажется, я видел Галину в ее настоящей стихии. Только так ей и надобно было жить, только в этом угаре она и была самою собой. Кем бы стала она, не окажись дочкой генсека? Преуспевающей директоршей гастронома? Или комиссионки? Ей было бы в этой роли и легко, и удобно. Жила бы она в близком ее сердцу кругу, привечала бы дефицитом знатных артисток, была бы ими за это любима и допущена на их задушевные встречи — не в качестве первой дамы, а просто общей и крайне полезной подруги. Прожила бы другую, куда более счастливую жизнь.

В самом конце восьмидесятых один английский режиссер пригласил меня участвовать в документальном фильме «Дочь Брежнева», обошедшем потом телеэкраны всего мира. Среди многого прочего я рассказывал перед камерой и о новогодней той вакханалии, пытаясь внести в свой рассказ никогда не покидавшую меня при любом упоминании о Галине грустную ноту.

Но ни эта нота, ни весь рассказ о бриллиантах, которые лихо давила она каблучками, почему-то в фильм не попали. «Многому прочему» место нашлось, а вот этому — нет. В полюбившийся Западу образ спившейся самодурки пришлось бы внести коррективы. Вознесение веселой и безграмотной хохотуньи на всесоюзный трон предстало бы не столько мерзкими не столько смешным (хотя оно несомненно таким и было), сколько трагичным. Для страны и для нее же самой. Но тем, на кого был рассчитан этот пронзительный боевик с кошмарными монологами впавшей в маразм алкоголички, такая сложность была ни к чему. И авторы фильма от нее отказались.

Глава 26. Колоссы вечного города

Он вошел стремительной упругой походкой — человек, которому вот-вот стукнет семьдесят три и который только что перенес тяжелую болезнь, опровергнув мрачные прогнозы многочисленных скептиков. Время и нездоровье, казалось, не оставили следа на его лице: пронзительно знакомый по киноэкрану озорной его взгляд; густые черные брови, живописно контрастирующие с серебряной шевелюрой; глубокая складка на лбу…

Рукопожатие его крепко и нежно. Он задержал мою руку в своей, словно хотел на ощупь почувствовать, что за человек этим вечером стал его гостем. И пытливо всматривался в меня, повергая в смущение.

Много лет назад, когда он готовился к съемкам «Похитителей велосипедов», к нему пришла за интервью журналистка Лионелла Карелл. И он также не сводил с нее глаз — приглядывался, прикидывал. И под конец огорошил неожиданным предложением… Лионелла талантливо сыграл а в «Похитителях велосипедов», а потом и в «Золоте Неаполя», лишний раз подтвердив, сколь безошибочно точен глаз мастера, открывшего за свою долгую жизнь в искусстве бессчетное число дарований. Я понимал, что судьба Лионеллы мне ни за что не светит, но пристальный взгляд режиссера невольно пробуждал лазоревые мечты.

— Это получается непроизвольно, — признался Де Сика. — На улице, в подъезде, в кафе какая-то неведомая сила заставляет меня оглядывать каждого встречного, примеряя его на роль для предстоящего фильма. Обожаю непрофессионалов. Обожаю!..

Элегантный, стройный, изящный, в так шедшем ему бежевом пиджаке с сетчатым платком, который небрежно торчал из кармашка, он сделал, чуть пританцовывая, несколько шагов по комнате, остановился перед маленьким этюдом Модильяни — одним из многих в его богатой коллекции: с этюда в целомудренной наготе смотрела юная рыжеволосая девчонка.