Вакцина памяти

– Исторический верховный суд начинает свое заседание в отношении Владимира Ильича Ульянова-Ленина, уроженца Симбирской губернии, русского, 1870 года рождения. Ленину вменяется сотрудничество с иностранными державами во время империалистической войны, развал фронта, призывы к свержению государственной власти, экстремизм, – судья, чудесная женщина, четким голосом перечисляла грехи. Присутствующие не очень-то вслушивались, все было давно известно. Все ждали, что скажет Ленин. Ильич в это время вожделенно смотрел на бутылку воды, услужливо стоявшую на столе, и ждал, когда судья закончит, а он, не нарушая этикета, утолит жажду.

– …кроме того, создание экстремисткой партии РСДРП большевиков, впоследствии ВКП(б), в дальнейшем КПСС, в дальнейшем… – судья осеклась и закончила речь.

«Пшшш», – легко отозвалась в тишине открываемая бутылка минералки.

– Владимир Ленин, что можете сказать, добавить или опровергнуть?

– Да все было не так, совершенно не так, – бойко начал Ильич (видимо, минералка оказала свое целебное действие). – Во-первых, вы мне приписываете небывалые заслуги. Революция 1905 года, вооруженное восстание в Москве – это пролог революции 1917 года, которую я, с ваших слов, кхе-кхе, замутил. Так вот, в 1905 году я был за границей, в Швейцарии, и рабочие, русские, украинские, белорусские и все остальные рабочие, отлично справлялись без меня.

– Вы направляли их деятельность из-за границы, – заявил обвинитель из ЦИК.

– Помилуйте, голубчик, вы, может быть, не знаете, но в 1905 году не было интернета, только телеграмм-канал, – шутливо заметил Ленин. – О ходе событий мы узнавали в лучшем случае через день-два.

– Это ничего не меняет, вы писали наставления и призывали к сопротивлению.

– Возражаю, не к сопротивлению, а к справедливости.

– По-вашему, справедливость заключается в насилии? – не унимался гособвинитель.

Ленин стушевался: сейчас достанут листовки, процитируют что-нибудь из собрания сочинений, а там действительно призывы к вооруженной борьбе. Царь повернулся к Ленину и скорчил гримасу.

– Абсолютно верно, Ульянов провоцировал несчастных, малограмотных рабочих, которые ничего не понимали и по наивности своей поддались на уговоры бунтарей, не щадя живота своего. А сам отсиделся в иммиграции, представив себя жертвой самодержавия. Подлец, – заключил царь.

– Ишь ты, какой умный, – не дожидаясь, пока дадут слово, Ленин вскочил с места. – А сам-то где был девятого января 1905 года, когда в воскресный день палили в толпу, которая, кстати сказать, шла безоружной?

– Меня не было в Петербурге, – истошно заорал царь, – не было, слышишь, мать твою, не было!

«Переигрывает, – подумал Белкин, – может, тоже с опохмела, хотя вроде непохоже, царь не употребляет».

– Ладно, не было. Кто стрелял, солдаты, казаки, полиция, жандармы – кто? – спросил Ленин уже тихим голосом.

Судья молча рассматривала публику: ну хоть один бы что-то возразил Ленину.

– Уважаемый суд, его величества и впрямь не было в Петербурге, – начал говорить свидетель Витте, – и вероятнее всего, что события Кровавого воскресенья развивались вопреки его воле.

«Так и запишем», – про себя отметил секретарь судебного заседания.

– Я не я, значит, и воля не моя, – язвительно произнес Ильич. – Что ж, пусть так. Только почему не наказали Щербачева Дмитрия Григорьевича, командовавшего особым отрядом гвардейцев, что устроили расстрел? Потом этот Гадон, как его? – вопросил Ленин.

– Что? В суде выбирайте слова! – возмутилась судья.

– Он, знаете ли, и не такое еще может загнуть, – заметил кто-то из свидетелей.

– Эй, знатоки, историю учить надо, – выкрикнул с места, словно мальчишка, Ленин. – Гадон Владимир Сергеевич. Хотя, может, вы и правы, гражданин судья. Гадон, тот, что командовал Преображенским лейб-гвардии полком во время расстрела, и многие, многие другие – назовите мне хоть одного, кого бы царь публично наказал за Кровавое воскресенье, ну хотя бы высек. А?

Ильич выиграл первый раунд, обвинять его дальше за 1905 год было себе дороже.

***

Панько почувствовал, что ему становится душно. Заседание тяжелело поминутно. «Скорей бы перерыв». Ленин доказывал неизбежность революции, кивая то на полуколониальный Китай, то на выступления рабочих в капиталистической Германии:

– И в конце концов, все либералы и консерваторы говорили, что самодержавие исчерпало себя.

– В этом корень зла, Владимир Ильич? – вежливо спросил царь.

– Нет, вся беда и трагедия русского народа в том, что прошлое оказалось слишком упрямым.

– Суд объявляет перерыв.

«Наконец-то», – вздохнул Панько.

– Белкин, перекурить надо, – толкнул он в бок товарища.

***

В курилке было тихо. Какой-то судья затягивался сигариллой, не снимая мантии. Пахло дорогим табаком.

– Заморские? – поинтересовался Ленин у судьи.

– Ага, угощайтесь, Владимир Ильич, – судья любезно протянул Ленину пачку.

– Не откажусь, – Ильич вытащил сигариллу.

Керенский, Витте и царь тоже защелкали зажигалками, и вскоре потянуло бюджетным куревом.