Валдайские колокольцы

Снежинки кружились хороводом и, не долетев до белой земли, ложились пуховиками на широченные еловые лапы. Так было справа от нас. А слева, с южной стороны, где вчера пригрело солнышко, снежок на ветвях подтаял и примерз, затек капельками. И казалось, стоят по дороге кусты белой красавицы сирени.

Похрапывала лошадка; мы лежали на пахучем сене и будто плыли по пушистой, не укатанной еще дороге. Хорошо. Тишина. Только слышно, как отфыркивается бегущий за санями Тарзан да колоколец и лошадиные копыта будто переговариваются и рушат безмолвие.

- Иди к нам! - зовет Тарзана Славик, обернувшись назад.

- Так он и пошел, - говорит Юрик. - Очень ему интересно в сене сидеть. Пробежаться по морозцу куда лучше. Когда мама на вызовы едет, он всегда почти за санями бежит… Эй ты, Тарзанка!

- А твоя мама не боится по лесу ездить?

- Мама?! - Юрик усмехнулся и пожал плечами: дескать, как такое и в голову может прийти. - Моя мама ничего не боится. Она же хирург. Понятно?!

- Угу.

Нет, ответ Славика не удовлетворил Юру, и Юра добавил:

- Моя мама, знаешь, как та, про которую Левтолстой (эти два слова он произнес как одно) девочку спрашивал: «Какая у тебя мама?» А девочка ответила: «Самая лучшая».

Яков Павлович, молчавший всю дорогу, вмешался в разговор:

- Ну, Юра, будет тебе перед Славой своим образованием хвастать. Две фразы писателя Толстого слышал и уже козыряешь.

Юра помолчал, а потом тихо сказал:

- Я не козырял. Я хотел про нашу маму сказать. Славка же ее не знает. Почему говорит, что наша мама боится?…

- Эй, Тарзан, ты что? - невольно воскликнул я.

- Стой! - крикнул Яков Павлович.

Сани остановились так внезапно, что я сразу же повалился вперед и чуть было не упал ничком. Яков Павлович удержал меня. И тут у него с Юрой произошел разговор, из которого я почти ничего не понял.

- Смотри, - сказал Федотов, - по перу видно - Тарзан насторожился.

Я, помню, удивленно посмотрел на Тарзана, сделавшего стойку: «Какое же это перо у собаки?»

- Угу, - Юра кивнул головой, - может, труба мелькнула, а может, цветок.

- Поехали! - махнул рукой Яков Павлович. - Дурит Тарзан. На птицу стойку сделал… А ты-то, - повернулся он ко мне, - должно, и не понял, о чем у нас речь? Это Юра очень уж по-охотницки заговорил. Так не понял?

- Не понял.

- Перо - так охотники называют хвост у собаки. Оно-то, по правилам, полагается пером называть хвост у сеттера, но мы и о Тарзане, хотя он и не породистый, говорим как о дорогой собаке.

Тут в разговор вмешался Славик:

- А вы еще сказали труба и цветок. Да?

- Да. Сказал. Это тоже хвосты: труба - у лисицы, а цветок - у зайца.

- А у медведя хвост как называется? - спросил Славик.

- Не знаю, - сказал Яков Павлович. - Только, думаю, никак. Уж очень у него хвост этот куцый. А вот волчий хвост, тот поленом зовется…

- Ох, - вздохнул Слава.

В этом вздохе почудилось мне: «Вот это люди - охотники: даже язык у них свой. Здорово!»

Разговор прекратился, и стало слышно, как поют полозья и в эту их песню вплетается звонкий голосок валдайского колокольца.

11

Вокруг белым-бело. Колючие елки зеленеют там, где белка снег вытрясла. И вдруг мы видим украшенную елку. Совсем как в Новый год на детском празднике. С игрушками. Всю в блестках.

Славка обернулся и только крякнул:

- Ух!

Да, ничего не скажешь, елка была великолепна! Косой луч восходящего солнца зажег хрустальные разноцветные кружева, что выткали на ней солнечное тепло и морозный ветер. И как же они горели, эти иголочки! Казалось, будто вся елка в драгоценных камнях. А тут и там, как игрушки, сидели клесты-красноперы.

Мы поравнялись с елкой, лучи солнца погасли: мы смотрели теперь на елочку с другой стороны - и кончились чудеса.

Клесты улетели, и наряженная красавица елка превратилась в обыкновенную, такую, каких в лесу тысячи.

Вот они, фокусы зимнего леса…

- Жаль, на мельницу нам не по пути, - сказал Яков Павлович.

Славка обернулся:

- А я настоящую мельницу никогда не видел. Поедем, дядя Яков.

- Нет, Славик, не поедем. Далеко. И дело у нас с медведем неотложное. А мельница у нас, брат, особенная. На волжской воде работает.

Тут уж не только Слава, но и я удивился:

- Как это - на волжской воде? Волга совсем в другой стороне.

- В другой-то в другой, - сказал Федотов. - Она и в Волгограде, Волга, за тысячи километров от нас. Но начинается она здесь, на Валдайщине. Там, повыше мельницы, в лесу будочка стоит. Маленькая, вроде тех, что летом газированной водой торгуют. Только эта скорее похожа на теремок…

- Как из сказки? - спросил Славка.

- Да, пожалуй. Теремок этот бревенчатый, как у нас говорят - рубленый. И зеленый весь от моха. Внутри темно, сыро. Ручеек журчит. Маленький. Это и есть река Волга. Самое ее начало на Валдайской возвышенности. Потом в нее тысячи рек и речушек вливаются, и у Волгограда Волга чуть не в километр шириной. Во как… А мы вроде бы и приехали. Ну, ребятки, домой!

- Ни пуха вам ни пера! - сказал Юрик.

А Славка огляделся вокруг и вздохнул:

- Как в театре. Когда поет Иван Сусанин. Там на сцене такой лес. Только нет красных птичек…