Валдар Много-раз-рожденный. Семь эпох жизни

— Друг! Ты показал сегодня два чуда мне, человеку, который думал, что ему больше никогда не придется взглянуть на что-либо земное с интересом, и второе чудо из них — большее, ибо в последующие дни слава господня явится в таком обличье, и в нем ты, как я и сказал, найдешь ответ на свой вопрос.

Глава 10. Любовь, что смертельнее ненависти

Соломон вызвал двух провожатых и велел отвести меня с двумя живыми подобиями моей потерянной и, как я полагал, вновь обретенной Илмы из Зала суда в приватные покои дворца, потому что видел, что наша драма достигла такой стадии, на которой уже было нежелательно выставлять ее на обозрение публики. Итак, мы прошли от подножия трона через расступившуюся толпу изумленных и восхищенных стражников и придворных, через дворы и коридоры, пока наконец нас не ввели в одну из личных комнат царя и не оставили там одних.

Балкис не проронила по дороге ни слова, но как только нас оставили наедине, разразилась потоком горячих слез и, бросившись к ногам Циллы, стала молить ее о прощении за свое противоестественное преступление, которое, как она снова и снова клялась, она совершила под непосредственным управлением самого Иблиса.

Но она не успела зайти далеко со своими заклинаниями и уверениями, потому что Цилла, чьи добрые глаза наполнились куда более чистыми слезами, подняла и поцеловала ее, поклявшись, что никогда не позволяла себе поверить в то, что ее сестра могла совершить такую подлость в здравом уме, и что она всегда была уверена, что вина за это лежит не на ней, что все это — работа Иблиса.

Прежде чем улыбнуться такому прощению или усомниться в его истинности, вспомните, что это были времена, когда религия, ошибочная или нет, была реальна, и что вера в демонов была не менее сильна, чем вера в богов. Я, никогда не придерживавшийся ничего, кроме простой веры Армена, не знавшего зла, за исключением тех земных сил, победить которые можно силой меча, прочел в заверениях Балкис иной смысл. Но Цилла искренне простила ее по доброте своего сердца и глубине веры.

Их лица все еще были мокры от слез, когда она подвела сестру ко мне и велела взять ее за руку и соединить мое прощение с ее прощением. Я некоторое время молча переводил взгляд с одной на другую, потому что чем ближе я смотрел на них, тем лучше видел, как поразительно они были похожи. Заметив мое изумление, Цилла рассмеялась сквозь слезы, взяла мою руку и вложила в нее руку Балкис со словами:

— Воистину, мой господин должен хорошо относиться к нам обеим, ведь он не может отличить, кто из нас Балкис, а кто Цилла, и как я простила, так и он простит.

— Нет, Цилла, — возразил я, — твое прощение не оставляет мне ничего, что я мог бы простить. Кто я такой, чтобы злиться на зло, которое смыли все эти слезы любви? Как твои враги были бы моими врагами, так и твоя сестра, теперь, когда ты снова нашла ее, будет моей.

— Из того, что сказал мой господин, — вмешалась Балкис тоже улыбаясь, и улыбка Циллы была так точно подделана, что я тут же снова заблудился в лабиринте чудес, — похоже, скоро у нас в Сабее будут не две царицы, а царь, и боги справедливо накажут меня за мою вину. Ведь ты же знаешь, Цилла, что, согласно завещанию нашего отца, наш общий трон должен быть отдан той, которая первой найдет мужа, достойного править вместо него. Теперь ты нашла такого человека, и боги привели тебя к нему через грех, который я совершила против тебя. Таким образом, я справедливо наказана, причем слишком легко, потому что мое раскаяние и твое прощение наполнили мое сердце такой радостью, что в твоем счастье я буду счастлива больше, чем заслужила.

Эта приятная речь была произнесена так ласково и любезно, что все сомнения моего неискушенного сердца растаяли в свете сопровождавших ее ярких взглядов, так как прежде я никогда не видел зла в женском обличье, а кроме того, я был слишком рад и сам хотел убедить себя, что зло не может существовать в том образе, который когда-то принадлежал Илме, а теперь Цилле. Что же касается Циллы, то она стояла рядом, вытирая слезы и краснея с каждым словом Балкис. Тогда Балкис взяла ее за руку и, в свою очередь, притянула сестру ко мне и, вложив правую руку Циллы в мою, сказала еще ласковее, чем прежде:

— Мои слова не нуждаются в лучшем подтверждении, чем твое красноречивое личико, Цилла. Теперь позволь мне совершить последнее искупление моей вины, которое я могу совершить, и пусть это будет сделано в знак твоей помолвки и моего отказа от того, что по воле нашего отца больше не принадлежит мне.

— Так ли это, в самом деле? — спросил я, обнимая Циллу и притягивая ее к себе. — А ты ничего мне об этом не говорила!

— Да, это правда, — прошептала она. — Но как могли мои уста сказать это моему господину, когда между нами еще не было слов любви? Я даже сейчас не знаю…

— Нет, Цилла, — рассмеялся я. — Не пятнай свои прелестные уста ложью, какой бы невинной она ни была.

С этими словами я нагнулся и поцеловал ее, а когда снова поднял голову, Балкис уже исчезла.