Валдар Много-раз-рожденный. Семь эпох жизни

С моих уст сорвался крик, который, к счастью, затерялся в радостных криках толпы, и когда Соломон и Царица юга проезжали мимо, я выхватил огромный меч и отсалютовал им, как мы обычно делали в Армене. Солнце сверкнуло на белом сверкающем клинке, так что он стал похож на столб света в моей руке, и царь с царицей вздрогнули, когда непривычная вспышка попала им в глаза. Оба подняли головы, царица, прикрыв глаза рукой, с любопытством взглянула на меня и на женщину в вуали рядом со мной, и через мгновение процессия уже взлетела на холм.

Мы двинулись за ними более медленным шагом и спешились у крыльца, дожидаясь очереди. Моя взятка сослужила свою службу, так как глашатаи первым выкрикнули мое имя, и, взяв Циллу за холодную, дрожащую руку, я провел ее через крыльцо в огромный вытянутый зал приемов. На полу была полированная мозаика, сияющая сотнями оттенков цвета, стены из безупречного мрамора, крышу из резного полированного кедра поддерживали кедровые колонны, покрытые золотом и увенчанные капителями из чистого золота, изображавшими гранаты.

В конце зала, в окружении блистательного двора и посланников из половины царств мира восседал Соломон на знаменитом троне из слоновой кости и золота с двумя огромными медными львами по бокам. К трону вели шесть ступеней из кедра, покрытого серебром, и на концах каждой ступени стояли еще два медных льва. В кресле из слоновой кости, стоявшем рядом с троном, сидела сияющая красотой и поражающая совершенным сходством с Циллой Царица юга, которая, как известно, пролетела по сцене истории как безымянная тень посреди славы Соломона.

Нас подвели к подножию трона, мы приветствовали друг друга, и когда я снова поднял голову и посмотрел на Соломона, то увидел перед собой человека с довольно длинными руками, хотя и несколько худощавого телосложения, возлежавшего на троне с вялым, почти равнодушным выражением лица, и слегка нездорового вида из-за раннего часа.

Но, за исключением двух других, его лицо было самым красивым из всех, что я когда-либо видел. Одним из двух других был тот, кто много веков спустя смотрел на меня с креста на холме, примерно в двух сотнях метров от того места, где сейчас стоял я, а второго я видел на трибуне проповедника в храме Мекки.

Бледная, чистая, смуглая кожа, черты лица четкие и тонкие, гладкий лоб, скорее высокий, чем широкий, и глубокие мягкие темные глаза, полные невыразимой усталости — отражение души мудреца, который, подумав обо всем, что может вместить ум человека, и вкусив все, что может дать ему богатство земли, сказал в качестве последнего слова, что все это суета; длинная, черная, шелковистая борода и усы, под которыми пара почти женских губ улыбалась ласково и вместе с тем печально. Таким я запомнил мудреца Соломона.

Слабая вспышка любопытства мелькнула в его глазах, когда он посмотрел вниз на нас — на меня, одетого в удивительную белую кольчугу, со стальным с золотом шлемом, возвышавшимся на добрую пядь над самым высоким из его стражников, и на Циллу, единственную женщину под вуалью в зале, стоявшую рядом со мной, сверкающую золотом и драгоценными камнями и все же скрывающую свое самое большое украшение, так как по моему совету она на время спрятала свои великолепные золотисто-рыжие волосы под льняным чепцом.

Что до царицы, то она сидела на троне прямо, сжимая руками подлокотники из слоновой кости, в той же позе, в какой я увидел Илму в тот памятный день в зале цитадели Армена, и пристально смотрела на меня широко открытыми глазами из-под высокого белого лба, который был нахмурен, как будто чудесная загадка нашего присутствия поражала и ее своей неземной тайной. Но вскоре царь заговорил со мной по-ассирийски самым ласковым голосом, который я до сих пор слышал, если не считать женских уст:

— Добро пожаловать ко двору Великого царя! Ванея сказал, что ты желаешь видеть меня и выслушать мое суждение о деле, которое оказалось слишком трудным для твоего понимания. Также я приветствую твою спутницу. Она, по-видимому, из далекой страны, о которой я не слыхал и в которой, несомненно, принято, чтобы дамы появлялись перед царями в вуали. Говори же, и если моя бедная мудрость, о которой доброжелательные придворные отзываются слишком высоко, сможет помочь тебе, то она к твоим услугам.

— О, царь, живи вечно! — воскликнул я, снова отдавая ему честь и используя форму приветствия, которая тогда была обычной в подобных случаях и которая, хотя он этого и не знал, имела такой горький смысл в моих устах. — Вопрос, относительно которого я хотел бы услышать голос твоей мудрости, состоит в следующем:

Иштар из Арбелы, богиня любви и красоты, послала на землю свой образ в смертном обличье, и женщина, которую она сотворила, была прекраснее всех дочерей человеческих. Увидев ее, отец зла Иблис, завидуя искусству богини и опасаясь, как бы сердца людей не отвернулись от него при виде такой необыкновенной красоты и совершенной чистоты, сделал другую женщину, настолько похожую на дочь Иштар, что луна и ее отражение в спокойном озере в полночь не более похожи, чем эти две женщины.