Вальдшнепы над тюрьмой. Повесть о Николае Федосееве

— Что же, надо, значит, вернуться назад? — сказал Федосеев. — Прекрасные были времена для крестьянства. Иван Грозный ограничил власть наместников и разрешил общинникам выбирать старост и целовальников. Пётр Первый посадил мужиков на государственные земли. Екатерина Вторая узаконила своей межевой инструкцией общинное землевладение. Нет, господа! — Федосеев встал и подошёл к Николаеву, который снова отвернулся было к окну. — Нет, ни великие князья, ни прежние цари не перестраивали общину в интересах крестьянства, а каждый из них по-своему вытягивал из неё жилы. Но она всё-таки не погибла, пока не попала под колёса капитала.

— А вы радуетесь, — сказал Иванов. — Приветствуете капитализм. Да понимаете ли вы, что это чудовище, если его не остановить, поломает весь русский уклад, расшатает нравственность, уничтожит народные традиции и обычаи. Погубит наш национальный быт — всё, что мы пронесли через века, что приобрели на своём историческом пути.

— Николай Иванович, — сказал, отойдя от окна, Николаев, — вы думаете, им это дорого?

— Да, дорого! — сказал Федосеев, шагая по комнате. — Гусли, пастуший рожок. «Коси, коса, пока роса». Чудесные русские пословицы, протяжные печальные песни. Замшелая водяная мельница. Всё это нам тоже, как и вам, дорого. И всё это действительно со временем исчезнет, и мы пожалеем, взгрустнём. Не только мы. Найдётся какой-нибудь милый чудак, которому и в середине двадцатого века вздумается вернуть хороводы и девичьи венки из цветов. Он взмолится, возопит: «Люди, давайте восстановим утраченную красоту!» Но современники его не услышат — кругом гул машин. И не поймут, потому что откроют красоту в чём-то другом. Социальный процесс необратим. Назад хода нет. И как ни отмахивайся от капитализма — никуда от него не уйти. Он пронизал всю русскую хозяйственную систему. Он шагает и действительно ломает всё на пути. Нам остаётся только объединиться и принять его вызов. Иначе он всех нас передавит. По одному. Вам пора бы изучить его повадки. Кругом фабрики. Не заглядываете?

Никто не отвечал. Николаев опять стоял у окна, отвернувшись. Иванов задумчиво постукивал карандашом по столу. Ягодкин и Сергиевский сидели на диване и давно уже о чём-то перешёптывались, как будто весь этот спор не задевал ни того, ни другого. Удивительно, как скоро они сблизились. Что их объединило? Сергиевский, свободно откинувшись на спинку дивана и сомкнув руки на колене, играл большими пальцами, улыбался и поглядывал то на Иванова, то на Николаева. Очевидно, он не разделял взглядов своих старших товарищей. Красивый, смуглый, с короткими курчавыми волосами, обтянутый новым серым сюртуком, он смахивал на молоденького офицера из бедной дворянской семьи.

— Ну что ж, Николай Иванович, — сказал, обернувшись, Николаев. — Идёмте?

— Да, идём, — сказал Иванов, очнувшись от раздумья. — Спасибо, господа, за приём.

— Извините, — сказал Федосеев, — мы ещё тут не обжились.

— Николай, вы остаётесь? — сказал Иванов.

— Да, я посижу, — сказал Сергиевский.

— Дело ваше. До встречи, господа.

Ягодкин проводил гостей до прихожей, помог им одеться и вернулся.

— Как думаете, не обиделись? — спросил он Сергиевского.

— А на что им обижаться? — сказал тот. — Спор был деликатный.

Ягодкин повернулся к Федосееву.

— Оказывается, Николаев-то хорошо знал Чернышевского.

— Да что ты?

— Вот Николай мне сказал.

— Да, это близкий знакомый покойного, — сказал Сергиевский.

— Расскажите, где он с ним встречался, — попросил Федосеев.

— Он ишутинец. Судился по делу Каракозова. Попал в Сибирь. На каторгу. С Чернышевским встретился на Александровском заводе. Вместо там работали, потом вместе отбывали ссылку в Вилюйске.

— Интересно было бы с ним поговорить о Николае Гавриловиче, — сказал Федосеев. — Думаете, не обиделись?

— Конечно, не обиделись, — успокоил Сергиевский. — Ещё не раз поговорите. Николай Иванович может вам кое в чём помочь. У него тут широкие связи. Всё знает. И о вас ещё вчера разузнал. Я тоже про вас слышал. Вы ведь люди известные. Когда-то на всю Волгу дело завернули. Хорошую дали закваску. Сейчас многие из ваших разворачиваются.

В Поволжье больше казанцы действуют.

— Расскажите, расскажите, — сказал Ягодкин и, взяв Федосеева за руку, усадил его на диван. — Послушаем, Николай — человек сведущий.

— Вы, значит, тоже Николай? — спросил Федосеев. — Можно запутаться. Всё Николай да Николаевы. Пожалуйста, поведайте, что делается вокруг. Вы, кажется, наш?