Валенки

Председательница смилостивилась, дала пахарям по полпуду ржи каждому, боясь, что иначе не потянут они работу — кого тогда ставить за плуг? Федю аванс подбодрил сильно. Он смолол рожь у Никишовых, сам замесил хлеб, сам испек: получился солоделый, корка отстала, мякиш будто из глины, липкий, не ноздреватый, но это был запашистый и вкусный хлеб! По утрам, собираясь в поле, брал с собой ломоть, а уж там ел, посоля круто, — силы сразу прибавлялось.

По дороге мимо пахарей иногда проходили нищие, они не останавливались. Остановился Вася Бельский:

— Нет ли хлебушка кусочка?

Догадывался, хитрюга, что берут они с собой.

— А вот становись за плуг, — предложил Мишка Задорный. — Вспашешь эту залогу — дам тебе хлеба.

Вася поглядел на его Кралю, потом на залогу, сказал тихо, смиренно:

— Не умею я…

И ушел. Провожая его глазами, Федя видел, как идет Василий Семеныч, оглядываясь по сторонам, — наверно, слушает жаворонков и, небось, пришептывает сам себе: «Хорошо-то как! Солнышко светит, птички поют…» Вот только брюхо ему покою не дает, брюху-то не до красоты.

Утром, перед тем, как запрягать Серуху в плуг, Федя успевал что-то поделать по хозяйству: копал свой огород, чинил изгородь, делал гряды. Раньше всех начал садить картошку. Боялся, что не хватит ее для посадки, поэтому сначала проращивал на солнышке с неделю, потом каждую картошину разрезал, деля на две или даже на три части — так садил.

Навозу у него не было, раз не было ни Хвалёнки во дворе, ни овец, ни даже кур. Но он поскреб по углам двора и картошку сажал не просто в землю, а в навозную труху, что, пожалуй, полезней, чем в навоз. Потом возил свежий от Никишовых, соседей напротив, — жалко ли им, все равно на колхозное поле вывозят. На носилках бы носить, да ведь кто придет помочь? Пришлось сделать тачку, и получилась она такая ладная, что позарилась Катерина Пряжина, попросила и ей сделать такую же. Он смастерил, за что она принесла криночку молока…

Таким-то образом ему иногда перепадало. Мотовилины маялись с носилками — ломаны да гнилы. «Чего маетесь! — сказал Федя. — Давайте сделаю. Есть доски-то?» И сделал крепкие, удобные — Шура Мотовилина ему за это немного картошки — посадил еще два боровка.

— Рано садишь, — остерегали его. — Гляди, мороз грянет.

Мороз не грянул, но по ночам было холодновато, и Федя боялся за свою картошку. А еще он боялся, что резаная-то не взойдет. Но взошла, правда, не скоро. Сначала росточки показались кое-где, потом их стало больше. Тут как раз выпали погожие дни — и зазеленела картошка.

Пока тревожился за нее, крестна попросила вспахать ей огород. Ну, он у нее удобный — не то, что свой. На бачуринскомто посредине колодец да и кусты там и тут, его надо копать заступом. А у крестны Федя вечерком живо вспахал — она ему за работу две криночки молока от Хвалёнки принесла, то есть сначала одну, а на другой день вторую.

И вот когда пахал аверинский-то огород, выскочил вдруг со двора теленочек, черный, в белых чулочках на передних ногах, с белым пятном на лбу — точь-в-точь, как Хвалёнка в этом возрасте. Федя Серуху остановил, заулыбался, залюбовался.

И долго потом не выходило из головы, так и виделось: бежит черный теленочек, поматывая головой, остановился, уставя глупые глаза… вот вбегает он в бачуринский двор и — к яслям со свежей травой. Что если бы так-то, а?

Но пока что никого не было в хозяйстве у Феди, кроме кошки Мырзи с котятами.

Где бы ни работал — на Клюкшине ли, на Сиротининском ли Отрубе — обязательно прихватывал колышков: парни сядут перекурить, а он в лес с топором. Вечером загораживал этими колышками прорехи в изгороди. Обветшала она, одними колышками не поправишь — столбы нужны! Но за столбами надо в лес ехать, а кто разрешит там дерево спилить? Значит, украсть. Нешуточное дело — украсть; поймают — такой штраф дадут, что ничему не возрадуешься.

Он вставал утром пораньше, когда товарищи его еще спали, вставал, говоря себе: «Мне в постели нежиться нельзя… Я один, у меня хозяйство».

Все озабоченней поглядывал на крышу: прогнила и просела местами солома, как дождик — так с потолка течет. Этак погноишь и всю избу. Значит, вот когда будут молотить рожь у риги, надо просить у Дарьи Гуровой соломы. Даст ли?

Из Барской усадьбы привез два куста одичавшей черной смородины; у Костяхи Крайнего выпросил кустик вишни — посадил и то, и другое, порадовался. С закраины поля прикатил к дому облюбованный давно уж камень-валун, на нем топор точить хорошо, старые гвозди прямить да и мало ли что — опять доволен был. На своей усадьбе вешней водой нанесло мусору — расчистил ее, чтоб молодая травка хорошо росла — и от этого хорошо на сердце.

Забот не убывало день ото дня, а словно бы прибавлялось, но постоянно кое-что и радовало, как результат стараний: на грядке уже всходила морковка, пустил перья лучок, соседи завидовали на его изгородь…