Валентайн

Тут твоя бабушка наклонялась к нам, грозила пальцем твоей матери и мне и говорила: No matarás[38]. Давай-ка, Глори, берись за испанские книжки, если собираешься жить в Мексике. Виктор подался к ветровому стеклу и всматривается в гроздь огоньков впереди. Ларедо, говорит он. Остановимся там перекусить?

Глори не отвечает. Что за женщина станет рассказывать маленьким детям такие истории? – удивляется она. Хотелось бы с такой познакомиться.

Огни Ларедо растут, становятся ярче. Виктор ведет машину спокойно, и Глори роется в рюкзаке, достаёт плеер и кассету. Лидия Мендоза, Жаворонок границы, восклицает Виктор, и она с удивлением слышит дрожь в его голосе. Una vez nada más en mi huerto brilló la esperanza…[39]

Глори опускает стекло и кусает губу. Запись шероховатая, слова трудно разобрать, но некоторые она понимает: nada mas и esperanza. В каждом классе начальной школы Гонзалес была, по крайней мере, одна Эсперанса, – а сейчас Глори высунула руку из окна, и ветер обдувает её растопыренные пальцы. Она рада, что жива, но много дала бы за то, чтобы являться Стрикленду до конца его дней. Надежда светит – так, может быть, пела Лидия, но Глори в этом не уверена и дядю не хочет спросить; его глаза поблескивают в темноте, да и неважно это в такую звездную ночь. Наверное, голоса женщины и легкого шуршания пальцев по струнам гитары достаточно самих по себе.

В Ларедо они въезжают за полночь: перекусить на стоянке грузовиков и вздремнуть. Но только на часик, говорит Виктор. Он хочет успеть к переправе до восхода солнца, а им ехать еще почти двести миль.

После города они едут так близко к границе, что непонятно, в Техасе они или в Мексике. Небо черное, как железняк, и названия на дорожных знаках ничего не проясняют: Сан-Игнасио, Сапата, Сьюдад-Мигель-Алеман – каждым отмечено место у дороги, названное по имени высохшей речки, или местного героя войны, или фермера, умершего молодым.

Мы еще в Техасе? каждые пять минут спрашивает Глори.

Да, отвечает он.

А сейчас?

Кто его знает. Техас, Мексика – земля одна и та же.

Она рассказывает ему про змею – такая большая и двигалась, как река. Не говорит, что так была испугана только еще раз в жизни. В ней было футов шесть длины, говорит она, и толщиной с мою ногу.

Серьезно? говорит Виктор. Ты станешь легендой. Глори Рамирес – девушка, которая переглядела пятнадцатифутового гремучника.

В ней было не пятнадцать футов, говорит она. Таких больших змей не бывает.

Какая разница? Так вот и рождаются небылицы, mi vida[40].

Когда они сворачивают с шоссе и едут мимо деревянных домишек спящего поселка Лос-Эбанос, звезд в небе уже мало. Возле парома перед веселой хибаркой, украшенной рекламами пива и елочной гирляндой, сидят на складных стульях пятеро мужчин. Еще один прислонился к двухсотлетнему черному дереву; вишенкой в темноте светится огонек его сигареты. За дерево захлёстнут толстый стальной трос. Он тянется через Рио-Браво и привязан к такому же дереву на том берегу. Там на пароме уже стоят человек десять мужчин и женщин. За границей здесь никто не следит уже бог знает сколько лет. В засушливые годы река местами превращается в ручеек, и коровы ходят за реку и обратно в поисках сочной травы. Мужчины и женщины работают на одном берегу, а живут на другом, и ребятам лет до десяти бывает непонятно, какой берег – их.

Сегодня большинство этих мужчин и женщин переправятся обратно, домой, к привычным голосам: воробьев, скворцов, коров, койотов, оцелотов, рыси. Услышат музыку над водой – техано и кантри, ранчера и нортеньо, – и из окна гостиной одной старухи, которая каждый вечер перед закатом ставит пластинку, наливает себе виски и садится на крыльце смотреть на закат и слушать джаз – Билли Холидей, Джона Колтрейна и несчастного парня из Оклахомы, чья труба умела петь[41].

Когда Виктор и Глори въезжают на паром в Лос-Эбаносе, никто им вопросов не задает. Документы не спрашивают. Ящики с продуктами стоят на середине деревянной палубы, рядом несколько стальных труб и штабель брёвен. На брёвнах стоит тощая желтая собачка и смотрит на тот берег. Глори видит теперь, что он совсем близко. Даже после недавних дождей река не шире четырехполосного шоссе, расстояние до другого берега не намного больше, чем от её двери в мотеле «Джеронимо» до бассейна. Человек с того берега кричит, что там готовы, и мужчины на пароме начинают тянуть его, перехватывая трос. Переправа недолгая – Глори дольше заплетает матери косы перед её уходом на вечернюю смену; Алиса дольше роется утром в сумке, чтобы дать дочери горсть монет. За это время успеешь порыться в пачке счетов, чтобы найти письмо из дома, успеешь пройти по коридору и проверить, спят ли дети, залить свечи в машине, купленной на военное жалованье. Успеешь переглядеть старую змею в пустыне, подумать, что будет дальше. Когда подходят к другому берегу и один из мужчин укладывает две толстые доски, чтобы съехала машина, Виктор и Глори смотрят только вперед. На Техас ни он, ни она не оглядываются.