Валентин Понтифекс

Но если Лабиринт не изменился, то изменился сам Хиссуне; эта перемена стала очевидной для него с того самого мгновения, как он въехал во Вход Воды – огромные, роскошные парадные ворота, традиционно служившие властителям Маджипура для въезда в город Понтифекса. Позади остались теплый, подернутый дымкой день в долине Глайда, ароматные ветры, зеленые холмы, радостное сияние яркого солнца. Впереди – вечная ночь потайных, закупоренных колец Лабиринта, жесткий блеск искусственного освещения, странная безжизненность воздуха, никогда не знавшего ветра или дождя.

Когда за ним закрылись массивные ворота, Хиссуне на долю секунды представил себе, что теперь некая ужасная преграда отделяет его от всего, что есть прекрасного в мире.

Для него стало неожиданностью, что какие-то год или два, проведенные на Замковой Горе, смогли произвести в нем такой переворот; что Лабиринт – он даже засомневался, любил ли когда-нибудь пещерный город, – в котором он всегда чувствовал себя как дома, теперь вызывал в нем отвращение и страх.

Ему казалось, что он никогда раньше не понимал Лорда Валентина: но сейчас Хиссуне как бы поставил себя на его место и ощутил, не очень сильно, но вполне достаточно, чтобы понять, какой ужас охватывал душу Коронала, когда тот спускался в подземелье.

Хиссуне изменился. Покидая Лабиринт, он не представлял из себя ничего особенного – был кандидатом в рыцари, но что в том такого для обитателей Лабиринта, на которых не слишком-то действовали такие проявления мирской суеты? Теперь, по прошествии нескольких лет, он возвращался принцем Хиссуне из Регентского Совета. Внешний блеск может и не произвести сильного впечатления на жителей Лабиринта, но вот власть, тем более, что ее добился кто-то из их среды, – другое дело. Они тысячами выстроились вдоль дороги, которая вела от Входа Клинков к внешнему кольцу Лабиринта, толкались и толпились, чтобы получше рассмотреть Хиссуне, который въехал в огромные ворота на королевском флотере цветов Коронала и со своей собственной свитой, будто сам и был Короналом. Они не ликовали, не шумели, не выкрикивали его имя. Люди Лабиринта не имели подобного обыкновения. Но они глазели на него. Молчаливые, исполненные благоговейного трепета, возможно, с оттенком зависти, они провожали его взглядами, в которых читался угрюмый восторг. Ему показалось, что он заметил своего старого товарища по играм Ванимуна, его хорошенькую сестренку, Гизмета и Хойлана и еще с полдюжины других из компании Двора Гваделумы. А, может быть, и нет: они появились перед его взглядом лишь благодаря игре воображения. Он понял, что хотел увидеть их здесь, хотел предстать перед ними в своих одеждах принца, в огромном флотере, показать, как маленький оборвыш Хиссуне преобразился в Принца-Регента Хиссуне, над которым витает ореол Замка, подобно второму солнцу. Ведь можно хоть раз позволить себе такое проявление мелкого тщеславия? – спрашивал он себя. И тут же отвечал: да, да, а почему бы и нет? Ну хоть немножко самодовольства. Ведь даже святые могут иногда задирать нос, а уж в чем-чем, а в святости его не обвинишь.

Но только чуть-чуть – и все, а потом – дела. Если это превратить в привычку, душа заплывет жиром.

Чиновники Понтифекса в официальных масках ждали его на границе внешнего кольца. Они весьма церемонно приветствовали Хиссуне и сразу же доставили его к лифту, предназначенному для Владык и их посланников. Лифт стремительно опустился в самые нижние имперские уровни Лабиринта.

Хиссуне незамедлительно разместили в покоях, почти таких же пышных, как и те, что постоянно держали для Коронала. Альсимир, Стимион и другие спутники Хиссуне получили по изящной комнате по соседству. Как только чиновники Понтифекса закончили возню с устройством Хиссуне, их старший объявил:

– Главный представитель Хорнкаст будет чрезвычайно польщен, если вы согласитесь отужинать с ним сегодня вечером, мой лорд.

Помимо своей воли, Хиссуне ощутил некоторое удивление. Чрезвычайно польщен. Он еще не настолько отвык от Лабиринта, чтобы относиться к Хорнкасту без благоговения, граничившего со страхом: истинный хозяин Лабиринта, кукловод, который дергает за веревочки Понтифекса. Чрезвычайно польщен, если вы согласитесь отужинать с ним сегодня вечером, мой лорд.

Неужели? Сам Хорнкаст? Трудновато представить, чтобы старик Хорнкаст вообще был чем-нибудь чрезвычайно польщен, подумал Хиссуне. Мой лорд – ни больше, ни меньше. Ну что ж, ладно.