Валентин Распутин

— Собственно, с образа, а вернее, с характера, который хотелось бы показать, и начинается повесть, самое первое её движение. Так было и с „Последним сроком“, так было и с „Живи и помни“. Тут, пожалуй, не проблемы выбирали героев, а старуха Анна, Настёна, помещённые в определённые обстоятельства для наиболее полного раскрытия их характеров, выставляют естественные для их жизни проблемы. Хочу подчеркнуть: естественные, вытекающие по некоему природному руслу из жизненного опыта героя, из той обстановки, из тех обстоятельств, в которых они действуют. И как бы ни хотелось автору, пользуясь героями, как передаточным звеном, высказать свои мысли, которые представляются ему важными и которые, может быть, и есть важные, но если их не высказывают сами герои, читатель этих мыслей не заметит, проблемы не возникнет, вопроса не встанет — то есть ничего, кроме авторского произвола по отношению к своим героям, не выйдет.

Это очень важно, чтобы автор не чувствовал себя выше своих героев и не ставил себя умнее и опытнее их. Только доверие к ним и равноправие во время работы самым чудесным образом вызывают и ответные возможности героев быть не кукольными фигурами, которые двигаются и говорят при помощи всяческих проволочных приспособлений, а живыми людьми, которым читатель поверит от начала и до конца.

— Кто стоит за Анной, Настёной, Дарьей? Какими были в реальной жизни эти люди, чьи чёрточки, облик, характер вы взяли?

— За Анной стоит моя бабушка, теперь уже покойная. Я писал её язык, во многом её понимание и восприятие жизни и смерти. Поэтому мне довольно легко было писать старуху Анну. Существовала, что называется, натура.

У Настёны, как, впрочем, и у Дарьи, какого-либо определённого прототипа нет. Их прототипы — представление о русской женщине, какой она была и какую хочется знать не только по воспоминаниям — женщине доброй, преданной, самоотверженной и готовой к самопожертвованию. О женщине, которая по своему пониманию жизни не может сказать: ты виноват, а я нет — в которой это сознание вины за другого, как своей собственной, существует постоянно.

— А какие черты характера вы более всего цените в людях?

— Доброту, несуетность, совестливость и чувство невольной вины и ответственности за всё, что происходит в мире. Многие наши пороки оттого и происходят, что мы лишены этого чувства вины. Жить — не только счастье и радость быть в жизни со всем тем, что есть жизнь, но и постоянное ощущение того, что ты живёшь хуже и слабее, чем мог бы, и что кто-то на твоём месте сумел бы прожить полезней».

* * *

Сам Распутин всегда руководствовался этими выношенными правилами. Чувство вины перед надорвавшейся в жизни матерью, погубленной Ангарой, родной деревней и ощущение, что он не всё сделал для них, для «уходящей из-под ног» России, оставалось в нём саднящей болью. «Ты живёшь хуже, чем мог бы» — этот приговор себе означал одно: помни свою вину перед всем сущим.

А хорошо знавшие его могли бы сказать: «Ты и так не жалеешь сил для других. Ты отказался от всяких благ, которые для многих братьев-писателей стали привычными».

И в самом деле: писатель, известный уже не только в стране, но и в мире, Распутин никогда не бывал на привилегированных курортах, не добивался льгот, не устраивал близких в престижные учебные или научные заведения и на хлебные места. Даже в торжественные (для других) минуты награждений он по рассеянности или полному равнодушию к знакам признания мог поступить так, как рассказал об этом Владимир Крупин: «Когда в Кремле он получил звезду Героя Социалистического Труда, то вскоре там же снял её с груди, сунул в карман и забыл. Это была не поза, не игра, а его сущность. Характер».

Ежегодно Распутин выкраивал время, чтобы побывать в Аталанке. Никогда не забывал о нуждах матери, оставшейся в доме после кончины Григория Никитича в одиночестве. Щемящее чувство испытываешь ты, сторонний человек, — чувство неизбывной вины перед своей матерью, что тоже оказалась вдалеке от твоей поддерживающей руки, — читая письмо сына (одно из многих!) Нине Ивановне:

«Мама, здравствуй!

Посылаю тебе посылку. Что к чему, ты разберёшься сама, только не храни сырки в круглых коробочках, съедай их сразу. Сосиски можно разогревать в банках, а потом открывать, а можно сначала открыть, а уж после вскипятить.

Травка — богородская, та, которую ты пила. Заваривать её надо кипятком каждый день (лучше в пол литровой банке) понемножку и за день выпивать. А на следующее утро заваривать снова. Отправляю её пока немного, потом, как найду, пошлю ещё.

Выслал тебе на днях деньги. Не жалей их — ешь, пей, бери всё, что надо и не надо.

Был сегодня Геннадий. Всё у него вроде хорошо, поговаривает, чтобы в январе или феврале поехать в Аталанку. Я ему советую ехать с новой женой — смеётся, говорит, что с нею летом.