Валентин Серов

Лучшим из всех произведений этой темперной серии, появившихся после портрета Г.Л. Гиршман, следует признать овальный портрет Е.П. Олив. Чудесная, бесконечно изящная живопись его столь идеально слилась здесь с формой тонкого лица, и так дивно прочувствована женственность и грация, что даже необычайно строгий к себе Серов, согласился причислить эту работу к лучшим из когда-либо написанных им портретов. Портрет четы Грузенберг, задуманный очень остроумно, находчиво и живо, был бы чрезвычайно хорош, если бы композиция не была столь неудачно срезана с левой стороны и, если бы голова г-жи Грузенберг была так же превосходно написана, как и голова ее супруга. Интересно задуман портрет М.С. Цетлин, написанный на фоне моря в Биаррице. К сожалению, удачно найденный силуэт фигуры несколько теряет от слишком монотонной живописи фона.

Черта раздвоенности, отмечаемая в искусстве Серова после портретной выставки в Таврическом дворце, к концу его жизни обозначалась все сильнее. Серов-стилист объявил нещадную войну Серову-реалисту, но реалист был менее жесток и нетерпим: он предоставил стилисту полную свободу в его поисках нового типа портрета, сам же втихомолку продолжал любить то, что любил всегда, а именно – жизнь. Иногда художник, полушутя-полусерьезно даже извинялся за эту свою «дурную привычку»: «Я, извините за выражение, все-таки реалист» – говорил он, низко опуская голову и комически расшаркиваясь. Случалось, что он даже чуть-чуть стыдился этой своей «пресноты» – «вечных щей и каши», когда кругом так заманчиво были сервированы превосходные блюда только что привезенные из Парижа, и особенно тянуло к бесчисленным пикантным закускам. Тем не менее, нащупывая новый путь, он не решался окончательно покинуть старый, потому что не был уверен ни в абсолютной верности нового, ни в своей собственной решимости и твердости. Только этим объясняется странное несходство и даже прямое противоречие в работах Серова последних лет. Перед иными из них приходилось с недоумением спрашивать себя, как мог художник в течение одного и того же месяца, даже в один и тот же день, работать над двумя задачами, столь исключающими одна другую.

Правда и реализм Серова, под влиянием тревоживших его стилистических изысканий, значительно видоизменился, передвинувшись заметно «влево». В 1908 г. он пишет превосходный этюд-портрет с Д.В. Стасова, по заказу Петербургского Совета присяжных поверенных. Это один из наиболее удачных образцов размашистой манеры Серова, горячий, чисто живописный темперамент которого, сказавшийся в этюдах, и бесподобное «бріо», с которым уверенной рукой брошены на холст густые, сочные краски, не помешали его красочной живописи. Когда я сказал Серову, что этот кусок чудесной живописи привел меня в отличное настроение, он заметил хмуро, глядя на портрет исподлобья: «Ничего. А что, вышло в этой голове, что Стасов очень большого роста, – снизу-вверх смотреть надо?» Стасовский портрет конечно, написан не для того только, чтобы передать объективное сходство: это прежде всего часть живописи, но живописи исключительно и безусловно реалистической, подсмотренной в жизни, и взятой без каких-либо иных задач и «задних мыслей». Просто смотрел, радовался и восторженно швырял на холст краски. В то же время он писал другой портрет, взятый опять реалистически так же точно выхваченный прямо из жизни, но задуманный и написанный уже с совершенно иным чувством. Это тот замечательный портрет М.Н. Акимовой, который был выставлен на «Союзе» в 1909 г. Как в свое время портрет. Г.Л. Гиршман и многое другое у Серова, он не был оценен, и даже – какой позор! – его довольно откровенно поругивали наши передовые «ценители» увидевшие недостатки именно в его особенно ценных, редкостных достоинствах. Между тем это один из лучших портретов, написанных после «Девочки с персиками» и «Девушки, освещенной солнцем», – эту блестящую живопись, сверкающую свежестью, жизненной правдой и красотой, можно сравнивать только с теми жемчужинами далекой юности. Особенно напоминает он первый портрет – В.С. Мамонтовой, с которым имеет много общего, благодаря сходству горячего смуглого тона лица. И если тогда Серов думал немножко о Репине, больше о Чистякове и старых мастерах, и еще больше о свежести красок природы, то теперь перед его глазами проносились портреты Левицкого и даже Карла Брюллова. Левицкий давно уже увлекал его своим бесподобным письмом женских лиц, и теперь Серов добился той красивой живописи, к которой безуспешно стремился в портрете Е.А. Карзинкиной.