Валентин Серов

Способ сваливать вину на подчиненных есть самый простой и употребительный в петербургской иерархии. У нас чем выше кто стоит, чем больше от него зависит, тем меньше он несет ответственности, а по-старинному иначе: чем больше кому дано, тем больше с того и взыщется, поэтому я убежден в истинности нашего заявления и назад его не могу взять».

Между тем приближалось очередное заседание Академии. 24 февраля Толстой доложил великому князю о заявлении и на состоявшемся 28 февраля заседании не огласил его. Серов принял решение выйти из Академии. 3 марта он написал Поленову:

«Глубокоуважаемый Василий Дмитриевич, как и можно было ожидать, бумага наша без всяких разговоров положена графом И. И. Толстым под сукно (28-го было заседание). Теперь я в свою очередь буду Вас спрашивать: что делать? Полагаю – нужно выходить из членов Академии на том основании, что заявление наше на заседании Академии прочтено не было, – вот и все.

Буду ждать известия Вашего в ближайшем будущем.

Ваш Серов».

Поленов ответил на следующий день, но сложить с себя звание академика отказался.

«Я бы с большим удовольствием, – писал он Серову, – вышел из теперешней Академии – так мне противны все эти анархические учреждения Петербурга, набитые прислужливыми молчалиными, под верховенством неограниченных держиморд. Но мне кажется, что наш гражданский долг не позволяет нам теперь уходить; надо стоять твердо, а если придется, так и нести последствия…

А уйти теперь – выйдет, мне кажется, что-то вроде бегства, – показали, мол, кулак, да и наутек».

Таким образом, Серов остался один. Осуждать Василия Дмитриевича он не мог – у того были свои соображения, довольно обоснованные, у Серова – свои, и он остался при них. Поленов не убедил его. Он все же подал заявление о выходе из Академии.

«Ваше сиятельство, граф Иван Иванович!

Вследствие того, что заявление, поданное в собрание Академии, за подписью В. Д. Поленова и моей не было или не могло быть оглашено в собрании Академии – считаю себя обязанным выйти из состава членов Академии, о чем и довожу до сведения Вашего сиятельства как вице-президента.

Валентин Серов.

10 марта 1905 г.»

На заседании Академии 21 марта Толстой доложил, что Серов слагает с себя звание академика «по личным соображениям». На поданный Толстым министру двора барону Фредериксу рапорт 5 мая 1905 года «последовало высочайшее государя императора соизволение на удовлетворение ходатайства об увольнении художника Серова из состава действительных членов императорской Академии художеств».

Таковы были внешние, отраженные в документах события жизни Серова в начале 1905 года.

Каковы же были переживания Серова, побудившие его, человека до сей поры, казалось, совершенно аполитичного, к таким крайним по его возможностям мерам?

Для большинства современников, даже очень близко знавших Серова, все это было неожиданным и странным. Вот как воспринял действия Серова Репин:

«Серов… упрекал Академию… в недостатке уважения к политическим интересам пробудившейся жизни русского общества. Из окон Академии художеств он был случайным зрителем страшной стрельбы в толпу на Пятой линии Васильевского острова. Атака казаков на безоружный народ произошла перед его глазами: он слышал выстрелы, видел убитых…

С тех пор даже его милый характер круто изменился: он стал угрюм, резок, вспыльчив и нетерпим; особенно удивили всех его крайние политические убеждения, появившиеся у него как-то вдруг, с ним этого вопроса избегали касаться…

Нередко приходилось слышать со стороны:

– Скажите, что такое произошло с Серовым? Его узнать нельзя: желчный, раздражительный, угрюмый стал…»

Да, эти месяцы были для Серова поистине временем переоценки ценностей. Но утверждение Репина, что «крайние политические убеждения» появились у него «как-то вдруг», не совсем соответствует действительности.

Репин очень поверхностно знал характер своего ученика. Он был, так сказать, интуитивным психологом. Его озаряло, когда он писал портрет, озаряло помимо его воли. Умом же он характер человека не понимал. «Его кисть была правдивее его самого», – писал о Репине К. И. Чуковский.

Кроме того, Репин с Серовым в последние годы был связан мало, жили они в разных городах, а когда Серов приезжал в Петербург, он чаще бывал с «Бенуашкой» и «Филосошкой», которых Репин терпеть не мог, а если и заглядывал в Академию, то главным образом к Матэ.

Впрочем, и новые друзья Серова – Бенуа, Философов и другие – также не пользовались его откровенностью, хотя в неизбежно возникавших конфликтах, вызванных демократизмом серовского мировоззрения и реализмом его искусства, они были более подготовлены к происшедшему взрыву[57].