Валентин Серов

Твое письмо, дорогой Василий Дмитриевич, получил только вчера. Академия, может быть, откроется через две недели – закрыта по желанию учеников… Что можем мы „в годину бедствий и позора“?! Какой позор на всю Европу! Да вот уж именно: „Если Господь захочет наказать, то отнимет разум“. Вот оно, историческое возмездие!.. Арестовать Горького! Ужаснее всего, когда круглое невежество облечено властью.

Твой Илья.

Надо непременно писать и печатать протесты где только возможно. Мы здесь уже подписались. Составляйте там петицию и собирайте побольше подписей».

Ободренные согласием Репина, Серов и Поленов направили в Петербург протест, адресовав его, разумеется, не великому князю, а вице-президенту графу И. И. Толстому и ожидая, что Репин, а вслед за ним и другие художники присоединят к нему свои подписи.

«18 февраля 1905 г.

Милостивый государь граф Иван Иванович. Посылаем Вам при сем заявление, которое покорнейше просим Вас огласить на собрании Академии.

Примите уверение в нашем совершенном почтении.

В. Поленов. В. Серов».

«В собрание императорской Академии художеств.

Мрачно отразились в сердцах наших страшные события 9 января. Некоторые из нас были свидетелями, как на улицах Петербурга войска убивали беззащитных людей, и в памяти нашей запечатлена картина этого кровавого ужаса.

Мы, художники, глубоко скорбим, что лицо, имеющее высшее руководство над этими войсками, пролившими братскую кровь, в то же время стоит во главе Академии художеств, назначение которой – вносить в жизнь идеи гуманности и высших идеалов,

В. Поленов. В. Серов».

Но Репин, видимо, не ожидал, что тон протеста будет таким резким и категоричным. Не ожидал он и того, что будет названо имя великого князя. И он забил отбой.

Репин – Поленову

«24 февраля 1905 г.

Дорогой Василий Дмитриевич, я бы с удовольствием подписался под Вашим заявлением, если бы не знал, как оно далеко от правды. Войска в экстренных случаях выдаются в полное распоряжение полиции. И великий князь ничего не знал о том, что будет, – это уж не его компетенция… Вот тебе факт из того же времени: академический двор наполнили кавалерией; ученики тряслись как в лихорадке и послали депутатов к Толстому, чтобы он приказал войскам удалиться, очистить двор Академии… Толстой обратился к их полковнику вывести войска из двора Академии… Полковник ему ответил, что он с войсками всецело в распоряжении полиции и ему следует получить инструкцию от участкового пристава. И только по приказанию пристава войска удалились. При чем же тут великий князь?

Твой Илья».

Неизвестно, написал ли Репин ответ Серову, – во всяком случае, в архиве художника этого ответа нет. Возможно, Серов в сердцах уничтожил его и больше в переписку с Репиным по этому поводу не вступал – он не любил лишних и заведомо ненужных слов.

Зато на письмо Серова к Репину восторженно отозвался Стасов:

«Валентин Александрович, я с глубоким восхищением читал Ваше письмо к Илье Ефимовичу от 20 января, с таким же восторгом слушал рукопись Ильи Гинцбурга о Вашем пребывании с ним вместе в окнах и на кровле Академии 9-го и с еще большим восхищением читал в газетах о Вашем выходе из нашего Василеостровского Синедриона. Великая Вам честь и слава за Ваше омерзение к преступному и отвратительному. Честь и слава Вам, Ваше отечество должно гордиться Вами. И, конечно, с удивлением и несравненным почитанием передаст Ваше имя потомству. Дай бог, письмо поступило навеки в нашу библиотеку, как в несокрушимую гавань. Такие великие документы не должны никогда погибать. Их надо хранить в золоте и бриллиантах!

Но, кроме того, желаю нашему дорогому отечеству, чтобы то, что в тоске, ужасе и несравненном отчаянии было набросано тогда в Вашу записную книжку, могло появиться в Ваших талантливых красках и линиях на холсте. Кто знает, может быть, то, что было нарисовано с кровавым чувством горечи, негодования и ужаса, предстанет однажды в форме, родственной и могучей чудным картинам Льва Великого[55] из Севастопольской трагической истории.

Ваш искренний поклонник

Владимир Стасов».

Так окончилась переписка Серова по этому вопросу. Поленов же еще пытался склонить Репина присоединить свою подпись, убедить его в своей и Серова правоте:

«То, что ты пишешь, мы знали и взвешивали, когда посылали в Академию заявление. Мы расспрашивали людей, приезжавших из Петербурга, самых различных направлений, между которыми были очень близко стоящие к источнику. Все в один голос называли Владимира. Немецкие газеты называли эти события Wladimirsche Tage[56].

Но если искать более близких деятелей, то полиция окажется в середине и не принимающей никакого непосредственного участия в военных действиях нашей победоносной гвардии: распоряжались и приказывали офицеры, действовали солдаты…