Валентин Серов

Серов любил Дягилева, как любил он обычно людей, не похожих на него самого, как бы его дополнявших. Так же как Дягилева, любил он в свое время Врубеля, потом Константина Коровина. Он прощал Дягилеву многое: его барство, зазнайство, высокомерие, чванство, снобизм, прощал за блестящий талант организатора, сочетавшийся с энергией, человеческим обаянием. И еще (но это уже было у них общим качеством) за то, что Дягилев обладал безошибочным вкусом. Он был, как выражался Серов, «человек с глазом». Серов уверял, что за долгие годы их знакомства «Дягилев ошибся всего три раза».

И было за что любить Дягилева. Он буквально открыл новую эру своими выставками в художественной жизни России. С такой широтой, с таким размахом, с таким вкусом выставки еще никогда не организовывались. Для картин каждого художника заказывались особые, соответствовавшие стилю его искусства рамы: то дубовые, то бронзовые или белые. Стены задрапировывались цветной материей, причем ее вид, цвет, рисунок тоже должны были гармонировать с характером искусства каждого художника, пол перед картинами затягивался сукном. На полу стояли цветы, у входа – кадки с лавровыми деревьями. Рядом с этими выставками поблекли все остальные русские выставки; передвижная, периодическая, академическая, весенняя…

Кто, однако, такой этот Дягилев? Откуда он появился? Чьи интересы представляет? Зачем хлопочет, ездит, работает, уговаривает, тратит деньги? Во имя чего? Кто стоит за его спиной?

Здесь придется вернуться на несколько лет назад и рассказать историю группы людей, которые вначале не имели никакого отношения к Серову, но потом сыграли в его жизни огромную роль. С ними он будет связан теперь весь остаток своей жизни[24].

В конце восьмидесятых годов XIX века в Петербурге группа друзей – гимназистов старших классов и студентов, любителей живописи, литературы и музыки, – организовала кружок, который собирался в квартире одного из его участников, Шуры Бенуа.

Шура был сыном известного в то время профессора архитектуры Николая Леонтьевича Бенуа и внуком еще более известного архитектора Кавоса, строителя Большого театра в Москве и Мариинского – в Петербурге.

Квартира Бенуа в старинном барском доме на Екатериногофском проспекте казалась музеем: она была наполнена книгами по искусству и архитектуре, изданными во Франции, Италии, Германии, Англии, на стенах висели картины знаменитых художников, в зале была собрана бронза времен Ренессанса. Из окон дома открывался вид на церковь Николы Морского, один из шедевров петербургской архитектуры… В семье царил культ искусства.

Игорь Грабарь, попавший в эту компанию несколько позже, пишет, что Бенуа «родился под картинами Гварди, привезенными Кавосами из своего венецианского палаццо, они висели над его детской кроваткой». Таким образом, сама обстановка квартиры располагала молодежь, собиравшуюся здесь, к увлечениям совершенно особого рода. Исходным пунктом этих увлечений и первых творческих опытов молодых людей была не живая жизнь, а литературные и художественные реминисценции, и именно они определили их деятельность на все последующие годы со всеми ее положительными и отрицательными качествами.

Кроме хозяина дома, членами кружка были Валечка Нувель, Дима Философов, Гриша Калин, Коля Скалон и Левушка Розенберг. (Впрочем, Левушка вскоре сменил еврейскую фамилию своего отца на французскую фамилию деда по матери и стал называться Бакстом. Под такой фамилией он и вошел в историю искусства.)

Они называли друг друга уменьшительными и ласкательными именами и в то время, когда были гимназистами, и потом, когда стали солидными людьми и для посторонних превратились в Александра Николаевича Бенуа, Дмитрия Владимировича Философова, Вальтера Федоровича Нувеля, Льва Самойловича Бакста[25].

Они присвоили себе звание «почетных вольных общников», избрали «президентом» Бенуа, «спикером» Бакста и «секретарем» Скалона и не то играли несколько шутовскую роль невских пикквикианцев, не то занимались серьезными вещами, ибо готовили и читали очень обстоятельные лекции, в которых воспитанное средой эстетство и сибаритство соединялось с юношеским энтузиазмом и чисто академической добросовестностью.

Кроме основных «общников», приходили Константин Сомов, сын директора Эрмитажа, учившийся в Академии у Репина; Юрий Мамонтов[26] и некоторые другие. Дима Философов иногда приводил своего кузена Сережу Дягилева, молодого человека, розовощекого и упитанного. Дягилев недавно приехал из Перми, где он окончил гимназию, в Петербург, чтобы поступить в университет. К литературе и живописи Дягилев в то время был совершенно равнодушен, любил и знал только музыку и, бывая в кружке не чаще двух раз в неделю, играл с Нувелем в четыре руки на фортепьяно или исполнял отрывки из своей юношеской оперы «Борис Годунов», иногда пел: у него был приятный и хорошо поставленный баритон.