Валентина

— О, ясновельможный пан, у меня есть жена, она совершенно безвредная, тихая женщина, но она спит в той же комнате, что и приехавшие люди! Я вас прошу, нет, я вас умоляю, позвольте мне ее сперва оттуда вывести! Я тихонечко — никто этого не заметит! Пощадите ее! — И он кинулся целовать пыльные сапоги графа. Тот раздраженно отпихнул старика и приказал:

— Кто-нибудь, заставьте замолчать эту образину! — И пошел по лестнице вверх в спальню Валентины.

Эта поездка была неудачна для Валентины с самого начала. В первый же день треснуло колесо у кареты, и пока его чинили, Валентина часа три прохаживалась по неимоверно грязной дороге. Им не удалось добраться до какого-нибудь ночлега в тот вечер, и Валентина спала прямо в карете, на жестком сиденье, где в тесноте невозможно было даже перевернуться на другой бок. На следующую ночь, проведенную в придорожной гостинице, Валентина опасалась спать, помня, как де Шавель спал под ее дверью в такой же гостинице, опасаясь ночного нападения хозяев. И наконец, в этой спальне Валентине захотелось, сбросив с себя несвежую одежду, рухнуть на грязный, обсиженный клопами матрас и спать, спать, спать… Но она не стала все же раздеваться, а завернулась в плащ и успела еще засунуть под подушку пистолет…

Валентина не услышала, как скрипнула входная дверь. Она сладко спала, повернувшись лицом к мутному, закопченному окошку, откуда падали на нее первые блики раннего рассвета, Граф по-кошачьи осторожно приблизился к кровати. Желание застрелить ее спящую было так сильно, что отказаться от этого его заставила только мысль, каких мучений при этом она избежит. Раньше он бы не поверил, что способен до такой степени ненавидеть женщину. Ее красота так и сияла посреди убогого убранства комнатки, эта новая красота, как понял граф, прорезалась и развилась в ней под влиянием любви к тому французу, и, понуждаемая любовью, она оставила надежный кров и комфорт, чтобы пуститься в опасный путь, рискуя быть схваченной своим злейшим врагом. Им — графом Грюновским.

До того он много думал над тем, что скажет ей при встрече. Но сейчас язык его отяжелел от злобы, и он не мог найти те слова, которыми хотел бы ее разбудить. С удивлением он отметил, что ему вообще трудно с ней заговорить. Тогда он просто с силой ударил ее кулаком по лицу. Валентина, не успев проснуться, потеряла сознание.

Когда она пришла в себя, то прежде всего ощутила сильную боль в локтях. Она обнаружила, что голова ее свисает с края кровати, а руки крепко связаны за спиной. Она с трудом перевернулась и приняла сидячее положение. Напротив сидел муж. Она вскрикнула, но крик этот получился безмолвным от глубокого ужаса.

— Да, это я, — сказал граф. Голос его словно закаменел, руки дрожали от возбуждения. Пока связывал ее, бесчувственную, он боролся с желанием удушить ее этими руками… — Да, ты не бредишь, и это не сон. Это я. Это я, твой муж, пришел вернуть тебя.

— Убей меня, — сказала Валентина. — Иначе, как только я смогу, я покончу с собой сама. Я осквернена твоим прикосновением, и жить я не хочу.

Он подался вперед и дал ей пощечину.

— Ты шлюха и изменница! — прорычал он. — Если ты еще раз откроешь свой поганый рот, я заткну его кляпом и не открою до самой Варшавы!

Он стащил ее за ноги с кровати и вытолкал вниз по лестнице наружу. Там уже ждали его люди. Один из них держал лошадь на поводке. Из дома не доносилось ни звука. Кадор и кучер были убиты во сне. Жена хозяина была изнасилована молодчиками и так и осталась лежать там, где они ее бросили. Тело старика еврея покачивалось на дереве рядом; на рубахе его проступили розовые полоски от кнута, которым, перед тем как повесить, его выпорол бывший улан. Этим он выразил свою нелюбовь к иудеям, а также наказал за некоторое сопротивление, оказанное им, когда насиловали его жену.

Верзила стоял, небрежно засунув за пояс окровавленный кнут. Все молчали, пока граф выводил Валентину из этого ужасного дома. Верзила помог ему подсадить Валентину на лошадь, заодно вкратце прощупав те ее прелести, которые попались под руку. Ноги Валентины связали под брюхом лошади, а руки сзади, дабы не дать ей ни малейшего удобства в этом пути. Человек, привязывавший ее, сам спросил ее об этом, не представляя, как можно передвигаться на лошади в таком положении, но Валентина молчала, глядя поверх их голов куда-то вдаль и держась невыносимо прямо в седле, со стянутыми сзади руками.

— Видите ли, она не хочет с вами разговаривать! — насмешливо сказал граф. — Ну а если ей потом вдруг чего-то захочется, привяжите ее к седлу за шею — будет надежнее. Поехали!