Валентина. Леоне Леони

Итак, Луиза с сыном приехали в Рембо, и добряки Лери встретили их с искренней радостью. Их поселили в гостевом домике, и это в какой-то мере утешило их. За это время юный Валентин превратился в мужчину; красота, ученость, скромность, благородные качества завоевали ему всеобщее уважение и любовь даже тех, кто не желал мириться с его происхождением. А ведь он на законном основании носил имя де Рембо! Госпожа Лери не забывала этого и не раз тихонько говорила мужу, что быть землевладельцем, не будучи сеньором, не такая уж завидная доля. Иными словами, это означало, что Атенаис недостает только имени их прежних господ. Но дядюшка Лери считал, что новоиспеченный врач слишком молод для их дочери.

– Э, да что ты такое говоришь! – возражала тетушка Лери. – Наша Атенаис вовсе не перестарок. Разве мы с тобой не однолетки? А разве из-за этого мы были менее счастливы?

Дядюшка Лери был человеком более практического склада, нежели его супруга; он твердил, что «деньги идут к деньгам», что их дочка достаточно выгодная невеста, чтобы выйти не просто за дворянина, но еще и за богача. Однако ему пришлось уступить, так как прежняя привязанность госпожи Блютти пробудилась с новой силой, когда Валентин предстал перед ней в облике взрослого прекрасного мужчины. Луиза колебалась; Валентин, снедаемый любовью и раздираемый гордыней, все же не устоял перед пламенными взорами молодой вдовушки. Атенаис стала его женой.

Однако ее по-прежнему изводил зуд честолюбия, и она требовала, чтобы во всех местных аристократических салонах о ней докладывали как о графине де Рембо. Соседи открыто насмехались над ней, кто презирая, кто завидуя. Подлинная графиня де Рембо затеяла было по этому поводу новый судебный процесс, но вскоре она скончалась, и никто не поддержал ее требований. Атенаис была счастлива, ее муж, унаследовавший от тетки ровный нрав и благоразумие, незаметно подчинил жену своей воле и ласково исправлял ее недостатки. А те, что исправить не удалось, делают Атенаис еще более привлекательной и заставляют любить ее еще сильнее, чем достоинства, – с такой очаровательной искренностью признается она в своих слабостях.

В округе осуждают тщеславие и смешные повадки семейства Лери, но ни один нищий не отходит от ворот замка с пустыми руками, ни один сосед не знает отказа в своей просьбе, и если семейство Лери высмеивают, то из зависти, а не из жалости. Если какой-нибудь прежний дружок старика Лери старается уколоть его тяжеловесной шуткой относительно перемены в их судьбе, то Лери быстро утешается. Он знает, что любой его шаг, любое его благое дело люди встречают с одобрением и признательностью.

Новая семья стала для Луизы тихой заводью после бурно прожитой жизни. Пора страстей миновала, печаль, свойственная людям верующим, накладывает печать на ее повседневные помыслы. Самая большая ее радость – это воспитывать свою внучку, светлокудрую белокожую девочку, названную именем горячо любимой Валентины и напоминающую своей еще совсем молодой бабушке обожаемую сестру, какой та была в таком же возрасте. Проходя мимо ограды деревенского кладбища, путники не раз видели прелестное дитя, играющее у ног Луизы или собирающее подснежники, чтобы украсить могилу, где покоятся рядом Валентина и Бенедикт.

Леоне Леони

1

Мы были в Венеции. Холод и дождь прогнали прохожих и карнавальные маски с площади и набережных. Ночь была темной и молчаливой. Издали доносился лишь монотонный рокот волн Адриатики, бившихся об островки, да слышались оклики вахтенных с фрегата, стерегущего вход в канал Сан-Джорджо, вперемежку с ответными возгласами с борта дозорной шхуны. Во всех палаццо и театрах шумел веселый карнавал, но за окнами все было хмуро, и свет фонарей отражался на мокрых плитах; время от времени раздавались шаги какой-нибудь запоздалой маски, закутанной в плащ.

Нас было только двое в просторной комнате прежнего палаццо Нази, расположенного на Словенской набережной и превращенного ныне в гостиницу, самую лучшую в Венеции. Несколько одиноких свечей на столах и отблеск камина слабо освещали огромную комнату; колебания пламени, казалось, приводили в движение аллегорические фигуры божеств на расписанном фресками потолке. Жюльетте нездоровилось, и она отказалась выйти из дому. Улегшись на диван и укутавшись в свое горностаевое манто, она, казалось, покоилась в легком сне, а я бесшумно ходил по ковру, покуривая сигареты «Серральо».