Валериан Владимирович Куйбышев

Замолчи, мое сердце, не думай о воле,
О задумчивом лесе, о солнечном поле.
Слышишь, в камеру входят, грохочут ключи.
Скрой же слабость мечтаний, будь гордо в неволе.
Замолчи!
Предо мною твой образ любимый и милый,
Не дождаться меня из застенка-могилы.
Позабудь, позабуду и я как-нибудь,
Ведь на долгие годы мне надобны силы.
Позабудь!
О свободе, о жизни замолкни, рыданья,
Ни оковы, ни стены, ни годы страданья
 Не заставят позорной пощады просить.
Не сломить мою гордую стену молчания.
Не сломить!

Эти стихи до слез тронули Юлию Николаевну. Жалко ей было своего Волю, и вместе с тем она радовалась, что он помнит о ней, гордилась его мужеством и душевной силой.

Юлия Николаевна переписала эти стихи в свой дневник и затем от себя добавила: «Воля избрал себе жизнь мученика. Его судьба напоминает мне судьбу декабристов. Так страшно сознавать, что он погибнет, не добившись того, к чему стремится».

_{Расписание дня, составленное В. В. Куибышевым в томской тюрьме 25 мая 1909 года.}

Валериан Владимирович из тюремной одиночки вел задушевную переписку с любимой матерью. Зная об ее тревогах, он в своих письмах к ней утешал ее:

«Когда уважаешь себя и сознаешь правду своего пути, то всякое горе лишь согнет, но не сломит, а сознание правды опять выпрямит, и опять смело и гордо смотришь вперед…»

В сентябре 1909 года дело о посылке с нелегальной литературой было прекращено, и Куйбышева без суда освободили из-под стражи. После этого он поступил на первый курс юридического факультета Томского университета. Однако долго ему и здесь не пришлось учиться. Продолжая революционную работу, он по-прежнему беспокоил полицию и приводил в ярость жандармов. В феврале 1910 года его снова арестовали и пытались привлечь по делу местной организации социал-революционеров.

Куйбышев решительно возражал против такого обвинения.

На допросе он отрицал свое участие в революционной борьбе. Так обычно поступали революционеры-подпольщики, стремясь запутать царских следователей. В протоколе дознания Куйбышев собственноручно записал:

«Виновным себя в принадлежности к томской организации с.-р. (социал-революционеров) я не признаю и никогда к таковой не принадлежал. После моего ареста и суда в Омске я ни в какой организации не состоял и никакую деятельность не проявлял. По своим взглядам скорее мог бы разделить некоторые принципы с.-д. (социал-демократов), но ни в коем случае не с.-р. В настоящее время я занимаюсь исключительно ученьем. Более показать ничего не могу».

Но жандармы хотели во что бы то ни стало предать Куйбышева суду и поэтому решили возобновить дело о посылке с нелегальной литературой.

В это время семья Куйбышевых жила в Томске, куда она переехала после смерти Владимира Яковлевича. Начались усиленные хлопоты родных Валериана Владимировича об его освобождении, но безуспешно. Родные часто навещали его в тюрьме, не пропускали ни одного дня свидания. Через них-то Валериан Владимирович держал связь с партийной организацией.

Однажды к Елене, сестре Куйбышева, собравшейся к нему в тюрьму на свидание, зашла его приятельница Анна и во время беседы, между прочим, попросила:

— Ты передай Валериану, что я уже напекла блины и вышли они замечательные. Ни одного подгорелого!

Сестра удивилась этой странной просьбе и про себя подумала: «Такая серьезная девушка, революционерка, а занимается такими пустяками да еще просит сообщить об этом Валериану. Нет, не скажу брату».

Анна же, проводив ее почти до самой тюрьмы и прощаясь, еще раз напомнила:

— Только не забудь, обязательно скажи, что ни одного блина не испортила.

Тут только догадалась сестра, что история с блинами — это условный шифр брата и его соучастницы по большевистскому подполью.

Во время свидания с Куйбышевым, вспоминая общих знакомых, сестра вскользь сказала ему:

— Знаешь, Анна вчера пекла блины.

Куйбышев вдруг оживился и спросил:

— Ну и, конечно, они у нее все подгорели?

Брат пристально смотрел на сестру, с нетерпением ожидая ответа.

— Что ты, — успокоила она его. — Нет ни одного подгорелого блина. Анна — такая мастерица!

— Вот здорово! — обрадовался Куйбышев.

Тюремный надзиратель смотрел на него удивленно: разве можно так радоваться удачно испеченным блинам?

А под этими «блинами» подразумевались прокламации, которые Анна отпечатала в подпольной типографии и потом удачно, все до единой, распространила по городу.