В это время Куйбышев вел оживленную переписку с иногородними большевиками, нередко получая от них революционную литературу. При этом, чтобы отвлечь подозрения охранки, письма и посылки направлялись на имя отца Куйбышева — Владимира Яковлевича.
Отец уже давно примирился со своим неугомонным сыном. Между ними установились теплые отношения. Отец гордился сыном, его мужеством и стойкостью. Владимира Яковлевича трогала постоянная готовность Валериана идти на любые жертвы, терпеть любые лишения во имя своих убеждений.
Еще раньше, когда Куйбышев жил в Петербурге, к нему приезжал Владимир Яковлевич. С трудом разыскав сына-революционера, скрывавшегося от полиции под фамилией Соколова, отец поднялся на чердак дома, где Валериан Владимирович снимал каморку. Сына он не застал: тот еще не вернулся с песчаного карьера.
С горечью осматривал Владимир Яковлевич убогое жилище. Ему стало больно и жалко сына, вынужденного терпеть такую нужду и нищету.
Но вот послышались шаги по лестнице, и на чердак поднялся Валериан Владимирович, усталый, в рваной, испачканной одежде. Он изумился, увидев отца.
— Папа, разве можно вам приходить сюда? — говорил он, обнимая отца. — Ведь у меня тут так бедно, неудобно. Вам непременно надо поселиться в гостинице.
— Никаких гостиниц мне не надо. Раз ты, мой сын, живешь здесь, поживу и я.
— Но вам, папа, здесь жить не только неудобно, но и опасно. Вы же знаете, что я на нелегальном положении, что за мной следят. И у вас могут быть неприятности с полицией.
— Никакая полиция не может запретить мне жить у сына, — упорствовал Владимир Яковлевич.
Желая убедить его, Валериан Владимирович сказал:
— Но это опасно не только для вас, но и для меня. Шпикам бросится в глаза, что подполковник ходит сюда, живет на чердаке. Они заинтересуются нашим домом и таким образом нападут на мой след.
— Ну, если так, — встревожился Владимир Яковлевич, — тогда другое дело. Действительно, надо убираться отсюда. А я-то так стосковался по тебе, так хотелось побыть с тобою, потолковать по душам…
— Ничего, ничего, папа, — успокаивал сын. — Мы будем встречаться в другом месте.
Теперь, встретившись в Каинске, они еще более сблизились. Владимир Яковлевич уже не мог отказать сыну в содействии и разрешил ему направлять нелегальные посылки на свое имя.
По доносу одного провокатора об этом стало известно царской охранке. В квартире воинского начальника Куйбышева был произведен обыск.
В результате обыска и допроса томская охранка сообщила в Петербург, в департамент полиции: «Участие подполковника Куйбышева в деле получения преступной литературы его сыном Валерианом дознанием не устанавливается; тем не менее отправление посылки по его адресу с конспиративным указанием настоящего адресата «Валериану» под обшивкой посылки, что может быть обнаружено лишь по вскрытии ее и по установлении преступности содержимого посылки, если и не рассчитано на непосредственное участие подполковника Куйбышева в деле получения литературы, то, несомненно, основано на знании снисходительного отношения к преступной деятельности своего сына Валериана и сделано в целях более верного получения Валерианом означенной посылки. Предположение это подтверждается также взятым при обыске одним письмом, обращенным к Валериану и помещенным в конверте с адресом отца без всякого указания о передаче его сыну и, несомненно, долженствующим попасть в руки подполковника Куйбышева».
На основании этого сын был арестован, а отец взят под усиленное наблюдение. Как бы в наказание весной 1909 года Владимира Яковлевича перевели из Каинска в Тюмень. Здесь он тяжело заболел и был уволен по болезни в отставку. Вскоре (24 ноября 1909 года) он умер от кровоизлияния в мозг.
На его могилу уложили металлическую плиту с надписью: «Дорогому мужу и любимому отцу. Дети тебя никогда не забудут и будут такими же честными тружениками, каким был ты. В этом твоя награда».
Перед тем как составить эту надпись, Юлия Николаевна советовалась с детьми. Валериан Владимирович вполне одобрил текст надписи. Память об умершем отце и для него была дорога.
В ОДИНОЧНОЙ КАМЕРЕ
После ареста Валериан Владимирович был переведен из каинской в томскую тюрьму. Здесь, в одиночной камере, ему пришлось пробыть около пяти месяцев.
Однообразно и томительно текли дни. Тяжелые мысли роились в мозгу. Тоска и ярость бередили сердце. Кругом было мрачно и глухо. Лишь изредка слышался лязг железного засова, тоскливо скрипела дверь: входил тюремщик с миской прокисших щей и кружкой воды. На миг при открытой двери явственнее проступала плесень на отсыревших стенах, зловонная деревянная параша в углу. На душе становилось еще омерзительнее. Но вот выходил из камеры тюремщик — и снова полумрак, снова удручающее одиночество, снова гробовая тишина. И тогда можно было различить нудное жужжание одинокой мухи, бившейся в оконное стекло.