Валериан Владимирович Куйбышев

Из дверей показались военные. И среди них председатель суда — генерал.

После допроса обвиняемых начался допрос свидетелей. Первым допрашивался исправник, руководивший арестом и обыском. Он бойко, молодцевато, по-военному отвечал на вопросы председателя.

Но вот со скамьи подсудимых поднялся Попов и спросил «свидетеля»:

— Скажите, господин исправник, на каком основании вы нас арестовали, тогда как мы находились в черте города и, следовательно, были подвластны или жандармским властям, или полицмейстеру города?

Исправник не захотел отвечать на дерзкий вопрос подсудимого.

Вдруг неожиданно не только для исправника, но и для подсудимых председатель суда строго потребовал:

— Нет уж, будьте добры ответить подсудимому.

Исправник смутился и стал, запинаясь, лепетать:

— Знаете ли, мы с Иваном Ивановичем, с полицмейстером, большие приятели. Иной раз он помогает мне, а иногда я оказываю ему услуги.

На скамьях подсудимых весело смеются. И уж по всему залу прокатился хохот, когда председатель суда ворчливо, иронически заметил:

— Ну, знаете, дружба дружбой, а служба службой…

В действительности же было так. Исправнику донесли, что в квартире Молодова собралась боевая дружина. Желая отличиться, исправник решил сам арестовать «боевиков». Но произошло недоразумение: никаких боевиков не оказалось. При обыске арестованных лишь у одного обнаружили… перочинный нож.

Осмеянный исправник виновато сел на место, а обвиняемые приободрились: они почувствовали, что судьи чем-то недовольны и настроены против полицейских.

В этом они убедились, когда начался допрос второго «свидетеля» — пристава. Это был тупой служака, которого можно было легко разоблачить. Подсудимый Попов стал его забрасывать вопросами:

— Это вы обыскивали комнату Молодова?

— Да, я.

— Там был сундук с вещами?

— Да, был.

— А в сундуке были брюки и в них кошелек с десятью рублями?

— Да, были.

— Куда же исчезли эти десять рублей? Ведь подсудимый Молодов их не получил обратно.

— А я их передал его высокородию, господину полицмейстеру, который вскоре прибыл на место ареста и обыска.

Вызвали полицмейстера. Он, как и исправник, сначала также не желал отвечать на вопросы подсудимого. Но потом, по предложению председателя суда, вынужден был признаться:

— Да, эти деньги мне были переданы. Но кому я их потом отдал — не помню.

— Прошу суд, — заявил подсудимый Попов, — занести в протокол, что деньги переходили из кармана в карман и в чьем-то кармане застряли.

Подсудимые хохочут. Усмехаются конвойные. Даже судьи прикрывают рот, чтобы скрыть улыбку. Они тихо совещаются между собою, и затем председатель объявляет:

— Просьбу подсудимого в такой форме суд считает невозможным удовлетворить. Но признает нужным записать в протоколе, что деньги не были возвращены подсудимому Молодову.

Вдруг поднялся прокурор. Подсудимые насторожились, ожидая от него какой-нибудь каверзы.

А прокурор, обратившись к судьям, сказал:

— И я прошу занести в протокол, что брюки также пропали.

В зале смех еще более усилился. А полицмейстер, сгорая от стыда, прошмыгнул к исправнику и приставу. Все они сидели пристыженные, уличенные в воровстве.

Выступление прокурора еще более удивило обвиняемых. Им казалось, что суд почему-то желает их оправдать. Это стало очевидно, когда эксперты начали давать показания о поправках, вписанных в проект захваченной при аресте резолюции конференции.

— Скажите, это почерк обвиняемого Попова?

— Да, — подтвердили оба эксперта.

— Но, может быть, это простое совпадение? Может быть, это распространенный почерк?

Эксперты в смущении молчали, не зная, что ответить председателю суда.

— По-видимому, так, — заключил он. — Хорошо, можете идти.

Обвиняемые облегченно вздохнули. Ведь эти поправки к резолюции, вписанные Поповым, были единственной уликой против них. А все остальное можно отрицать, так как обыск производился в их отсутствие, и, следовательно, прокламации и печать партийного комитета полицейские могли подбросить.

Судебное следствие окончилось. После речи адвоката, который защищал несовершеннолетнего Айзина, из-за столика поднялся прокурор. Он говорил вяло, как бы нехотя. От обвинения в принадлежности к боевой дружине он сам отказался: ведь единственный перочинный ножик, обнаруженный при аресте, не мог служить основанием для этого. Прокурор ограничился лишь обвинением в принадлежности к социал-демократической партии.

После бледной, неубедительной речи прокурора выступил Абрамович. Это был великолепный оратор, сочетавший блестящую форму речи с неотразимой силой убеждения. Недаром он носил партийную кличку Марат. Но об этой кличке, как и о тем, что это не Абрамович, а Шанцер, знали лишь немногие из обвиняемых. А для всех остальных было удивительно, что портной мог так красноречиво говорить.

Очень убедительно говорил и Попов. Остальные обвиняемые отказались от «последнего слова».

После совещания 1 марта 1907 года суд приговорил всех обвиняемых лишь к месяцу тюремного заключения.

Подсудимые были удивлены, но потом узнали о причине необычайного поведения судей и столь мягкого приговора.