Валерий Брюсов. Будь мрамором

В апреле 1915 года из Варшавы начали высылать лиц, приехавших туда после начала войны. Вульфарт попала в эту категорию, но не хотела уезжать вслед за родственниками, перебравшимися в Воронеж и вскоре потерявшими с ней связь. 8 июля Мария известила Брюсова: «Валюся, я решила остаться. Совершенно немыслимо мне уехать». Затем ее следы исчезают на несколько лет. 17 июля 1917 года Вульфарт послала Брюсову через «Общество польских евреев» просьбу о присылке денег; судя по приложенной расписке, 8 августа он отправил ей 100 рублей. Следующая весточка пришла летом 1918 года из Варшавы: «Уже минуло 3 1/2 года с тех пор, как не имею известий от моих родителей, а также от родных и знакомых. Это очень печально и очень больно. Неужели Вы никак не могли мне несколько слов написать. […] Сейчас нахожусь в больнице, ибо нервы мои ужасно сдают. […] Умоляю Вас, Валерий Яковлевич, немедленно, если возможно телеграммой сообщить, где все находятся, а также о себе. […] Поймите, больше 4 лет (так! — В. М.) быть совершенно одной. Это не так легко и просто, да еще не имея денег». С помощью Брюсова или без нее, Мария списалась с родственниками и сообщила, что служит и занимается музыкой. На этом достоверные данные о ней обрываются. По разысканиям А. Л. Соболева, она осталась в Варшаве, вышла замуж за некоего Августа Шротера, получила немецкое гражданство, после 1933 года была лишена его из-за антиеврейской политики Третьего рейха. Пока это все, что мы знаем.

5

Оторванный от привычного уклада, Брюсов, по собственному признанию, получил «столько одиночества, чтобы обдумать все» и в результате «многое понял и представил себе иначе». 7 октября, подробно описав жене свою жизнь, он заметил, что смотрит на нее «как на некое искупление», добавив: «И самому мне еще не хочется отрываться от нее и возвращаться в Москву». «Ты мне все пишешь о возвращении, — продолжал он неделей позже. — Знаю и сам, что следовало бы вернуться. Но обидно покинуть войну еще в самом ее начале! Столько еще можно увидеть, столько узнать!» 17 октября он обмолвился, что коллега «манит меня поехать в Закавказье — на фронт новой турецкой войны. Колеблюсь. Но, если соглашусь, путь туда лежит через Москву». Иоанна Матвеевна немедленно ответила: «Если ты на самом деле хочешь поехать на турецкую границу […] то я, в таком случае, уеду куда-нибудь сестрой милосердия». Встревоженный «яростным посланием», Брюсов 1 ноября перечислил ей «много причин, меня удерживающих здесь. Во-первых, материальная. […] Разве мог бы я теперь своими стихами, романами, статьями зарабатывать то, что зарабатываю корреспонденциями? […] Во-вторых, нравственная. Я уже писал Тебе, что мне просто стыдно вернуться, когда война далеко не кончена и дела еще много. Все скажут или хотя бы подумают, что у меня не хватило энергии, взялся и не исполнил, устал, позабавился и бросил. […] В-третьих, психологическая, и это — самая важная и в сущности важная. Дело в том, что мне самому страшно возвращаться и хочется еще остаться здесь. […] Пойми это мое чувство, прими во внимание эти мои соображения и не упрекай меня, что я медлю здесь». Иоанна Матвеевна, согласно ее ответу, вздохнула с облегчением^{25}.

«Как мне будет тяжело в Москве заниматься „Энеидой“ и другими вещами, не имеющими связи с войной!» — писал Брюсов 1 ноября в том же письме, но к концу месяца настроение изменилось. 30 ноября он сообщил жене: «Итак, на Рождество я приезжаю: это решено. По всем соображениям, лучше мне приехать в Москву, чем Тебе в Варшаву. Да мне и крайне необходимо быть в Москве. Надо сделать много дел, доперевести VI книгу Энеиды, посетить разных лиц и ликвидировать отношения к Кружку». Продолжение звучало многозначительно: «Я планирую „ликвидировать“ все свои прежние отношения (я уже делаю это постепенно), дабы после войны начать ту самую „новую жизнь“, может быть, и вероятно, не в Москве». «Я твердо решил одно, — продолжал он 13 декабря. — Когда война кончится (а она все же когда-нибудь кончится), мы уедем надолго, на год или больше, из Москвы, во Францию или еще куда. […] У меня десятки больших вещей (повестей, романов, драм, поэм) в голове. Их надо писать вне всякой суеты. Я убедился, что могу прекрасно жить без Москвы»^{26}.

Днем раньше Брюсов написал стихотворение, опубликованное лишь посмертно и мало кем замеченное (благодарю Ю. Д. Кузнецова за указание на него):