Валерий Брюсов. Будь мрамором

«Хочется работать „литературно“ и корреспондентская деятельность, сказать по правде — надоела», — признался Брюсов жене 2 февраля, продолжив через неделю: «Писал много другого (драму, повесть, Энеиду, метрику). Хочу привезти в Москву большой запас готовых рукописей, с которыми и обращусь к издателям»^{32}. В январе Измайлов просил для «Биржевых ведомостей» рассказ и стихи, пояснив позднее: «если даже они не будут иметь никакого, даже психологического отношения к текущим событиям». Брюсов охотно откликнулся, добавив: «Если стихи Вам нужны „военные“, сообщите: могу прислать и такие, потому что последнее время, за недосугом, печатал стихов мало, а писал довольно много». В следующих письмах Измайлов постоянно напоминал: «Редакция была бы очень вам благодарна, если бы Вы ее и далее не забывали, и одинаково — стихами и прозой»; «Слезная просьба редакции — дать нам Вашу статью или фельетон о Константинополе» («О Константинополе написать ничего не могу, ибо там не был», — ответил Брюсов); «Стихов, пожалуйста, стихов — военных и не военных»; «Чем скорее Вы пришлете нам новых стихов, а может быть, и прозы — тем доставите нам больше удовольствия»^{33}. «Биржевка» быстро печатала все присылаемое, даже отвергнутую «Русскими ведомостями» статью о предсказаниях Нострадамуса и новый перевод «Ворона» (которым Брюсов очень гордился), исправно платила гонорары, так что Валерий Яковлевич охотно сотрудничал с ней и по возвращении в Москву.

Медлительность редакции «Русских ведомостей», цензура, отсутствие статуса военного корреспондента и дороговизна поездок, за которые приходилось доплачивать из своего кармана, подталкивали к мысли о возвращении. От окончательного решения удерживали уговоры главного редактора Александра Мануйлова: «Ваше присутствие в Польше нам абсолютно необходимо. Ваши корреспонденции читаются с неослабевающим интересом. Они составляют основу всей нашей корреспондентской части в связи с войной. Поэтому лишиться их теперь было бы для газеты крайне тяжело»^{34}. «„Начав войну“, мне хотелось бы довести ее до конца, — писал Брюсов 27 апреля Измайлову, который предложил ему в случае ухода из „Русских ведомостей“ стать корреспондентом „Биржевых ведомостей“, — и было бы досадно бросить дело на половине, видеть первые акты великой трагедии, а потом уйти из театра и быть вынужденным довольствоваться чужими рецензиями»^{35}. «Словно не дописать до конца романа или драмы, — пояснил он Иоанне Матвеевне 1 апреля. — Обидно будет потом издать свои корреспонденции под заглавием „Первые месяцы войны“. […] И бросил бы все, и страшно бросить»^{36}.

«Может быть, еще вступлю с нашими войсками, если не в Берлин, то в Буда-Пешт», — мечтал Брюсов 21 марта, отсылая очередную статью о взятии Перемышля^{37}. В апреле Мануйлов предложил ему ехать на Карпаты, где началось наступление, поскольку «о Польше, кажется, написано все, что можно»^{38}. Беспокоясь за мужа (прежде всего, из-за морфия — эта тема часто возникает в письмах), Иоанна Матвеевна потребовала от него вернуться к 1 мая, пообещав в противном случае приехать в Варшаву и добавив: «Постарайся устроиться так, чтобы мне не выселять никого зонтиком»^{39}. 1 мая никто никуда не приехал, но корреспондентская эпопея подходила к концу, несмотря на уговоры газеты. «Русские ведомости» «упорно не печатают ничего из того, что я посылаю им, — жаловался Брюсов жене 10 мая. — Недавно мне вернули 6 статей»^{40}. Побывав на местах боев в Шавлях (ныне Шауляй), он отправил оттуда последние корреспонденции и через Вильно отправился домой. 21 мая из Минска он сообщил Иоанне Матвеевне телеграммой время приезда, добавив: «Обрадовала бы встречей»^{41}.

6