Валерий Брюсов. Будь мрамором

Композиция сборника была сложной: семь разделов, названных по цветам радуги, каждый из которых включал по три цикла. Тематика отличалась разнообразием: военные, любовные, пейзажные, исторические, детские циклы, примеры редких форм, рифм (но рядом «любовь — кровь»!) и размеров. И все же в «Семи цветах радуги» заметны самоповторы и упадок творческой энергии. Сказанное можно отнести и к следующей книге «Девятая Камена» — единственной, не увидевшей свет при жизни Брюсова. Предназначенное для девятого сборника стихов, название присутствует в проспекте ПССП в 1913 году, хотя работа над книгой началась лишь в 1917 году. В следующем году она была набрана в некоей петроградской типографии, однако ни рукопись, ни наборный оттиск не сохранились. В 1919 году, готовя собрание сочинений для Гржебина, автор включил «Девятую Камену» в четвертый том. Этот вариант впервые опубликован только в 1973 году, но ранее почти все стихотворения сборника по отдельности уже появились в периодике, в книгах «Опыты» и «Последние мечты», в посмертных изданиях.

Первые отклики на «Семь цветов радуги», исходившие от знакомых, были осторожными и вежливо-критичными. «Хотя новый сборник В. Брюсова, — писал Константин Липскеров, — и не достигает большой высоты его лучших сборников — „Венка“ и „Urbi et orbi“, все же его появление должно быть принято с интересом каждым любителем его строгой музы. Для историка Брюсова по этой книге любопытно будет проследить духовный путь ее автора, все более отдаляющегося от острых „высей“, и рассмотреть, как бывалое чувство мастерства, утрачивая в своем напряжении, открывает место переживаниям простым и житейским»^{49}. Ходасевич, повторив высказанную в рецензии на «Зеркало теней» мысль о том, что «моменты творчества для него самые острые, самые достопамятные в жизни», подытожил: «Если и нет в ней большой внешней новизны (хотя некоторые новые в творчестве Брюсова приемы можно бы указать и здесь), то все же значительным этапом в его поэтической и личной жизни она является. Заметить этот этап — дело читательской зоркости».

Огорчили отзывы незнакомых молодых критиков. Марк Слоним признал, что «Семь цветов радуги» «не особенно порадуют любителей поэзии Брюсова»: в них «не находишь прежней силы брюсовских стихов, их резкой тяжести и того боевого настроения, которые сообщали им особый чеканно-строгий стиль»^{50}. Маргарите Тумповской, обстоятельно разобравшей книгу в «Аполлоне», «Семь цветов радуги» показались «нескончаемой цепью строф, странно схожих и странно не зацепляющихся за память»: «Не слитый с миром событий, поэт бессилен приобщиться к миру чувств. Какой принужденностью, какой неинтересной риторикой веет от его описания любовных чувств. […] Воображение Брюсова перестало рисовать образы; оно их мыслит наскоро, оно по ним пробегает, как по таблице с выкладками, и находит в них только средство для воссоздания очередной схемы»^{51}.

Диссонансом прозвучала статья Вячеслава Иванова «О творчестве Валерия Брюсова», содержавшая помимо высоких оценок интересные, хотя и спорные утверждения: «Брюсов-лирик — фаталист в своем восприятии земной жизни и жизни загробной, в переживаниях любви и страсти, в воспоминаниях о прошлом человечества и в гаданиях о временах грядущих. […] Глубочайшая и сокровенная стихия этого лиризма — лунная, как будто женская одержимая душа обитает в мужском, юношеском теле этих чеканных словесных форм. […] Брюсов-романтик даже в самые трезвые минуты своего поэтического созерцания и в самых кристаллически-прозрачных, безусловно классических по манере и по завершенности созданиях, — романтик и при случае, по прихоти или склонности, чернокнижник, но никогда не мистик и даже по своему миросозерцанию не символист, — если символизм понимается не как прием изобразительности, а как внутренний принцип поэтического творчества»^{52}. Не берусь судить о «женском» или «мужском» характере брюсовского лиризма (Бальмонт и Чуковский считали его «мужским»), но утверждение о «лунной стихии» оспаривают стихи самого Брюсова. Луну он всегда воспринимал негативно: вспомним хотя бы стихотворение «Лунный дьявол» во «Всех напевах» и цикл «Под мертвою Луной» в «Зеркале теней».