Валерий Брюсов. Будь мрамором

Брюсова всегда привлекал Древний Рим: избрав его изучение профессией, он мог бы стать выдающимся ученым. «Даже Греция близка мне лишь постольку, поскольку она отразилась в Риме, — признался он Волошину. — […] Антонины[82] для меня золотой век человечества и латинской литературы»^{1}. Однако его интерес не ограничивался эпохой Антонинов и переводом «Энеиды»: «Я пленен не авторами золотого века, не многословным Овидием и не Вергилием, который, конечно, великолепен, а позднейшими писателями IV века. По-моему, они не только не уступают тем, но восходят даже на ступень большего совершенства»^{2}.

Дебютом Брюсова в этой области стали очерки о римских поэтах IV века Пентадии и Авсонии (принятое тогда написание: Авзоний) — первые серьезные исследования о них в России — и переводы их стихотворений (Русская мысль. 1910. № 1; 1911. № 3)^{3}. Оттиск статьи об Авсонии «Великий ритор» автор послал в журнал «Гермес», посвященный античной истории и филологии. Редактировавший его профессор Александр Малеин первым из специалистов оценил работу Брюсова, одновременно указав на некоторые ошибки^{4}, и пригласил его к сотрудничеству. Валерий Яковлевич с радостью согласился, даже не попросив гонорара. В восторг пришел Бартенев: «Уж как я Вам благодарен за Авзония! Прочел его с истинным удовольствием и с радостью за Вас, что Вы одарены таким биографическим талантом. Я думаю, никто у нас лучше Вас не знает IV век, и какое у Вас мастерство не утомлять читателя избытком того, что Вы знаете, а художественно пользоваться оным для изображения избранного Вами лица. Усердно призываю Вас продолжать Ваши труды на этом поприще. Вот как следует написать биографию Тютчева»^{5}. Иного мнения был Лернер, назвавший Авсония графоманом, а Брюсова компилятором, выразительно добавив: «Автор знаменитого стихотворения „О, закрой свои бледные ноги!“ (это все стихотворение) сочувственно переводит из Авсония „Рим“: „Рим золотой, обитель богов, меж градами первый“ (это тоже все стихотворение)»^{6}.

Брюсов не просто изучал Авсония, но «облюбовал именно эту эпоху потому, что она до известной степени гармонировала с развитием его собственной литературной деятельности. Автор, стремившийся проложить новые пути в поэзии и избиравший для этой цели иногда довольно необычные приемы, естественно, должен был остановиться на том времени, когда в римскую поэзию вошли, по его собственным словам, „новые веянья, новые идеи и новые приемы творчества“»^{7}. Разделенных шестнадцатью веками поэтов сближало и отношение к религии: возвышенный христианским императором Грацианом, Авсоний старался казаться христианином, оставаясь язычником в душе и в творчестве (кроме заказных произведений), хотя «некоторые христианские мотивы и, пожалуй, идеи просочились в его сознание, не вытесняя старых языческих верований и мирно уживаясь с ними. […] Глубокое подчинение античности — первый пункт, который отличает его от христианства в собственном смысле слова»^{8}. Этот вывод сделал историк Юрий Иванов — переводчик Авсония (под псевдонимом «Юрий Дьяков» в журнале «Гермес»), автор стихов, отмеченных влиянием Брюсова («Aurea Roma» в «Сборнике студенческого литературного кружка при Казанском университете»), и внучатый племянник Достоевского. Получив от Иванова в мае 1916 года оттиск его статьи о религиозном миросозерцании Авсония, Валерий Яковлевич, судя по пометам, внимательно прочитал ее.

«Сейчас я весь предался Риму, — сообщал Брюсов Измайлову 2 мая 1911 года, — именно IV веку, с времен Константина Великого до времен Феодосия Великого. Мой „Авзоний“ только одна из длинного ряда задуманных статей. Ближайшая будет называться „Рим и мир“ и будет говорить о международных отношениях империи (с Персией, Индией, Китаем и т. д.). В то же время пишу роман из той же эпохи (времена императора Грациана) — „Алтарь Победы“»^{9}. Книга «Aurea Roma. Золотой Рим. Очерки жизни и литературы IV века по Р. Х.» анонсировалась в 1911–1913 годах как «печатающаяся», но так и не была написана: романист взял верх над историком.