Валерий Гергиев. Симфония жизни

Живя в маленькой комнате на четверых в консерваторском общежитии, он попал в компанию, где, помимо него самого, было еще девять студентов старших и младших курсов: все они стремились стать пианистами, в чем-то конкурируя друг с другом.

В эту компанию, где Валерий был самым младшим, также входил один странный парень, который учился на последнем, четвертом курсе. Он сводил всех с ума своей эксцентричной болтовней, но была у него одна тема, о которой он говорил с неизменной серьезностью – о дирижерах. Гергиев вспоминает, что ему эти рассуждения тогда казались сплошным бахвальством. Тот старшекурсник нередко говорил:

– Хороших дирижеров чрезвычайно мало. Я, Мравинский, Светланов. Ну и, может быть, Темирканов. И все.

Он повторял это постоянно. Мравинский был легендарным дирижером Симфонического оркестра Ленинградской филармонии, Светланов – главным дирижером Государственного академического симфонического оркестра СССР, Темирканов (предшественник Гергиева) – главным дирижером Кировского театра.

Как я уже писал в главе про Международный конкурс дирижеров, после которого мир впервые узнал о Гергиеве, Мравинским восхищался даже сам Караян, а в СССР его тогда просто боготворили. Все однокурсники смеялись над тем, кто ставил себя на одну доску с таким великим дирижером.

Количество роялей в консерватории было ограниченным, чтобы поупражняться, необходимо было отстоять очередь. Даже в очереди эксцентричный студент не прерывал своей болтовни, и лишь когда Валерий садился за инструмент, тот замолкал и с видом критика слушал его игру. И вот однажды он сказал вещь, которая удивила Гергиева:

– В будущем из всех нас великими дирижерами станем, пожалуй, только я и ты.

До тех пор у Валерия и в мыслях не было становиться дирижером. В консерватории часто проводились различные концерты, на которых дирижировали в том числе и студенты, но он был сосредоточен на фортепиано и за пульт ни разу не становился. Оглядываясь назад, маэстро понимает, что тот болтливый старшекурсник впервые заронил в его голову мысль о дирижерстве.

Тот студент, несмотря на свою молодость, вскоре женился и бросил учебу. Его женой стала дочь члена Политбюро ЦК КПСС – руководящего органа СССР, куда входило порядка двадцати человек. Говорят, он поселился в роскошном доме в Москве и совершенно перестал контактировать с простыми смертными. Я попробовал найти его, чтобы спросить, как ему удалось разглядеть в Гергиеве талант, о котором тот даже и не догадывался. Но узнать что-то о нем мне так и не удалось.

Когда Гергиев получил первую премию на Конкурсе имени Г. фон Караяна, он еще был студентом консерватории: получается, что всего за четыре года он приобрел дирижерскую манеру, которая покорила мир. Это показывает, насколько выдающейся силой концентрации обладает маэстро.

Но необходимо также заметить, что тот болтливый старшекурсник, а также преподаватели консерватории помогли ему открыть и развить скрытый талант. Сам Гергиев так отзывается о советском образовании:

– У эпохи коммунистической диктатуры было много неприглядных сторон. Например, многих сажали и убивали. Мой дед был выдающимся электротехником, но однажды он внезапно пропал. Дядя подключил все возможные связи и после месяца непрерывных поисков обнаружил того в тюрьме НКВД. Чудом он добился свидания с заключенным: за тот месяц дед полностью поседел. В этом обществе жить было страшно, но нужно отдать должное советской системе образования, которая умела находить и взращивать таланты. Особенно хорошим было музыкальное образование. Ведь даже такой тиран, как Сталин, знал, что музыка воздействует на людей.

* * *

В советской истории действительно были эпизоды, когда государство, отличное понимавшее силу музыки, вмешивалось в жизнь исполнителей и композиторов. Широко известны случаи, когда партия критиковала творчество Прокофьева и Шостаковича, а иногда и требовала изменять или переписывать произведения, но, как говорит маэстро, его учитель Евгений Александрович Мравинский был одним из немногих, кто ловко умел избегать контактов с партией.

– Власть неизменно пыталась использовать силу классической музыки на различных праздниках и собраниях. Такие исполнения можно было бы назвать политическим театром. Так вот Мравинский никогда не дирижировал на таких мероприятиях. Во времена партийной диктатуры это было отнюдь не просто, но маэстро придерживался этой линии до последнего.

Мравинский был воплощением концентрации. Его репертуар был небольшим: две симфонии Чайковского, Пятая, Шестая и порой Четвертая симфонии Бетховена, лишь два произведения Брамса и две симфонии Моцарта. Оперой он и вовсе не дирижировал. Благодаря концентрации только на этих произведениях он достигал эталонного уровня исполнения, и, видимо, за счет своего влияния мог избегать участия в политическом театре, который пропагандировала партия, – рассуждает Гергиев.

И хотя Валерий испытал влияние Мравинского, формально он никогда не был его учеником.

– Почему так получилось?

– Потому, что Мравинский был дирижером, а не преподавателем.