Валерий Харламов

С чехами Тарасов и Чернышев никогда бы не сыграли в поддавки. Во-первых, не приучены к этому были и «расписывать» какие-то игры считали изначально ниже своего достоинства. К ним, особенно к Тарасову, страшно было даже подходить, предлагая договорняк. Во-вторых, им было противно поведение на площадке некоторых игроков сборной ЧССР, которые вели себя откровенно по-хамски. Могли проехаться, ткнув клюшкой в Аркадия Ивановича Чернышева, как тот же Недомански, о котором многие ветераны до сих пор говорят с презрением. Или, проезжая мимо скамейки запасных, поднять клюшку и начать «стрелять» как бы из автомата в наставников сборной СССР. «Чехи тогда вели себя вызывающе. Мстили за Пражскую весну, хотя с той поры минуло почти четыре года. Незаметно для судей кололи наших ребят клюшками, провоцировали. Особенно усердствовали братья Холики и Недомански. Хотите верьте, хотите нет, последний во время рукопожатия плюнул сопернику в лицо», — вспоминал вратарь сборной СССР Александр Пашков.23 Сам Недомански много лет спустя говорил о том, что ничуть не раскаивается за те поступки. Дескать, так он реагировал на потоки оскорблений, что «неслись с советской скамейки». А он всё понимал, потому что учил русский язык в школе. Ну, и не выдержал…

Советские игроки, разумеется, хамские штучки чешских хоккеистов без наказания не оставляли. Отвечали и в прямом, и в переносном смысле: кулаками и заброшенными шайбами. Да и Тарасов был не промах. Сам мог ответить так, что мало не покажется. Например плюнуть в ответ.

Говорят, что последней каплей терпения чехословацких руководителей стало поведение Тарасова после выигрыша американцев у сборной ЧССР на Олимпиаде в Саппоро. Маститый советский тренер якобы по-мушкетерски стал на колено перед наставником американцев Мюрреем Уильямсоном, которого хорошо знал, и приложил к сердцу руку, тем самым отдавая должное этой победе команды США над сборной ЧССР В любом случае было понятно, что в Праге Чернышев и Тарасов являются нежелательными гостями и, если поедут туда, подвергнутся невероятной обструкции со стороны местных болельщиков.

На играх в Саппоро Валерий Харламов, поймавший кураж на льду, и вне площадки всегда находился в бодром расположении духа. Охотно общался с журналистами и артистами, приехавшими поддержать сборную.

«Ариготе на добром слове», — поприветствовал он сценариста и писателя Якова Костюковского, увидев его на Олимпиаде в Саппоро в группе творческой поддержки.

— Вы уже японский освоили, Валерий Борисович? — спросил драматург.

— Тут на стадионе только и слышишь «ариготе-ариготе». Вот мы стали тоже вежливыми… Правда, Гена Цыганков произносит «алиготе» (популярный сорт вина в 1970-е. — М. М.). Это ему понятнее, — рассмеялся Харламов.

«Японцы — мои братья по росту и весу», — спустя несколько дней пошутил хоккеист, снова столкнувшись в кулуарах чемпионата с писателем. Уже было ясно, что советская сборная уверенной поступью движется к своему очередному олимпийскому золоту и никто не может помешать ей занять первое место.

— Ну а что за это время видели нового в Саппоро? — поинтересовался Костюковский.

— Нового? — улыбаясь, переспросил Харламов. — Лед и лицо Тарасова.

«Я встречал его в аэропорту в 72-м году, когда они прилетели из Саппоро. Он недавно купил “москвич”, встречал его на нем друг Миша Туманов, телохранитель. Для меня Валерка, триумфатор той Олимпиады, остался таким же, когда мы встретились в первый раз. Вышел, мы обнялись, хотя на него стала моментально наседать толпа болельщиков и просить дать автографы. Он спросил, как играет его любимое “Торпедо”. Попросил познакомить его с некоторыми футболистами. Однажды мы, торпедовцы, играли в мини-футбол. Он пришел на эту игру, там много футболистов известных было, и Кузьмич (Валентин Иванов) познакомился с ним. Валера тогда ему объяснил, почему он за “Торпедо” болеет: “Вы, торпедовцы, техничная команда”. Именно об этом они с Ивановым не раз говорили потом, когда встречались», — вспоминал Вадим Никонов.