Валерий Легасов: Высвечено Чернобылем

Уже тогда, в эти тяжелые дни, у нас было, что может показаться парадоксальным, приподнятое настроение. Оно было связано не с тем, что присутствуем при ликвидации такого трагического события. Трагизм был основным фоном, на котором все происходило. Но некоторую приподнятость создавало то, как работали люди, как быстро откликались на наши просьбы, как быстро просчитывались различные инженерные варианты, а мы уже там, на месте, стали просчитывать первые варианты сооружения купола над разрушенным блоком. Впоследствии эта работа была поручена заместителю Председателя Совета Министров Баталину, который взял руководство проектными работами в свои руки; впоследствии само сооружение было поручено Министерству среднего машиностроения. Где-то 9–10 мая после телефонного разговора с М. С. Горбачевым, который просил меня лично дать ему некоторую хронологию событий, описания того, что происходит, поскольку он готовился к выступлению по ЦТ, я приступил к написанию соответствующей записки, где изложил все, что к тому времени мне было известно: как развивались события, каким образом произошло разрушение 4-го блока, какие работы уже сделаны, какой большой объем работ предстоит сделать. Эту записку я показал Е. П. Велихову и И. С. Силаеву, который внес ряд важных замечаний. После чего мы втроем эту записку подписали и отправили М. С. Горбачеву. Она была им частично использована в сто выступлении.

Общение с М. С. Горбачевым. И. С. Силаев и поощрение за особо опасные работы

Кстати, о разговорах с М. С. Горбачевым. Трижды мне приходилось вести их с ним по телефону из Чернобыля. Все носило довольно странный характер. Он звонил, конечно, Председателю Правительственной комиссии т. Силаеву И. С., может быть, он звонил Щербине и с ним разговаривал, но это было вне моего присутствия. Иван Степанович давал ему свою информацию, а затем, когда дело шло о детальных, специфических, профессиональных вопросах, он спрашивал: кому дать трубку? В первом разговоре он сказал – Легасову дать трубку. Я стал с ним разговаривать. 3–4 мин. М.С. спрашивал, что делается, что его волнует это: уже имя Горбачева начинают во всем мире трепать в связи с этой аварией, поднялся массовый психоз в мире; какое же истинное положение? В ответ на это я ему обрисовал положение – а дело было 6 мая, основные выбросы из разрушенном блоке прекращены, – что в настоящие время ситуация контролируема, масштабы загрязнений и зоны, прилегающей к ЧАЭС, и всего мира в целом нам более или менее понятны. Нам было ясно, что пострадавших от лучевого поражения, кроме тех, кто работал на ЧАЭС, ожидать маловероятно, контроль за населением ведется тщательный, что если будут в странах, на которые попали некоторые радиоактивные выпадения в результате аварии, приняты правильные информационные и санитарные меры, то никаких реальных последствии для здоровья людей не будет. Я не знал, что в это время к таким же выводам пришла сессия международной Всемирной организации по здравоохранению, специально собранная по этому вопросу: она также пришла к выводу, что угрозы населению Западной Европы и других стран происшедшая авария не несет. Рассказал о конкретной обстановке: где тяжелые участки, связанные с большим уровнем загрязнения, где обстановка более благоприятная, как идут работы. Он удовлетворился этим разговором. На следующий день во время нашего нахождения у И. С. Силаева повторно раздался звонок М. С. Горбачева, и на этот раз он просил чтобы трубку взял Е. П. Велихов. Его он стал спрашивать о причинах происшедшей аварии. Е.П. стал давать пояснения и сказал, что лучше об этом расскажет Валерий Алексеевич. Трубка была передана мне, и я, может быть, излишне детально, передал причины происшедшей аварии. В этот момент Михаил Сергеевич просил написать ему личное письмо, что и как происходило. Я тут же сел за написание письма; после некоторой редакции И. С. Силаевым оно ушло в ту же ночь на имя М. С. Горбачева за подписью Силаева, Велихова и моей.