Валерий Воронин - преждевременная звезда

В игре за дубль Валерий гол забил — не тот необходимый, решающий или «дежурный» воронинский гол, а вялый, едва переползший линию ворот мяч закатил. Но как же мы — те, кто ждал, что он вопреки всему еще войдет в игру, — радовались этому невзрачному взятию ворот. Я даже в местной физкультурной газетке поместил — с помощью собкора «Советского спорта» Эдика Акопова — специальную заметку, посвященную возвращению в большой футбол Валерия Воронина.

— 34—

Тем не менее, в конце сезона Валерий Воронин появился в основном составе «Торпедо» (Иванов нашел ему место, чтобы сыграл он на «свободных мячах»).

И опять он гол забил.

Я записал его рассказ об этом: «Выходим на поле — и я оказываюсь рядом с Яшиным (торпедовцы встречались с московским «Динамо»), он говорит: «Ну ладно, Валера, так и быть — один я от тебя пропущу, а больше не могу…» Ну не в Левиных привычках так шутить, просто я, наверное, слишком был растерянный, захотел он меня чем-нибудь разрядить. И мне бы рано после того, как столько не играл и нет никакой ясности о моей дальнейшей судьбе, думать о непосредственной дуэли с Яшиным, а какое-то озорство уже вошло в подсознание. И когда назначили штрафной удар, напросился пробить: знаем же друг друга насквозь, — где, как не против Яшина, себя проверить? Выстроилась стенка. Яшин стоял в углу ближе к Южной трибуне, а я закрутил над Валерой Масловым к Северной, перехитрил. И после забитого гола решил еще раз искусить судьбу, снова взялся бить штрафной — пробил сильно в верхний угол. Но второй раз не обманешь — угадал и в броске вытащил из «девятки».

Но даже гол Яшину ничего уже в судьбе Воронина не переменил.

И, грустно думать, отнял, может быть, ту часть здоровья, что пригодилась бы ему в дальнейшей жизни, — ну не сам, разумеется, гол, а подготовка к сезону, тщета ожиданий…

Грустно и то, что кратковременный кураж обманчивого возвращения в футбол немедленно погнал Воронина в лабиринт давно отпразднованного.

Так и потом с ним бывало: малейший намек на возможный успех, малейший проблеск в делах оказывался для него в результате пагубным.

Малейшего — во всех смыслах — глотка иллюзий, что былое вернулось, и он выступает в прежнем качестве, и снова у всех на виду, снова может рассчитывать на долгое всепрощение, ему хватало для очередного шага вниз. Хотя уж казалось иногда: дальше вниз ему некуда. Я пропустил намеренно одну подробность, рассказывая про суд над Ворониным из-за брошенного им стакана в ресторане «Огонек», когда Олег Сергеев делился впечатлениями от лечебно-принудительного профилактория, как там хорошо ему было… Олег-то начал с того, что меня успокоил: «Да не волнуйся ты, Валеру не посадят, отправят в ЛТП…»

— 35—

Никуда не денешься от ощущения, что если прежде миг воронинской жизни равнялся годам, то оставшиеся ему после футбола пятнадцать лет существования промелькнули мигом, за который он ничего не успел, — я им вот и отвожу в повествовании чуть больше десятка страниц на пишущей машинке…

Но, может быть, в его-то ощущениях, наоборот, года футбольной славы промелькнули, а времена погружения в ненужность и неизвестность тянулись с мучительной, скрипучей, оскорбительной медлительностью…

— 36—

В предыдущем повествовании мне легче было придерживаться хронологии. Мы встречались изредка, но встречи эти обязательно соответствовали футбольному календарю — и вехи в памяти сами собою возникали.

В оставшиеся пятнадцать лет мы встречались несравнимо чаще — и хотя инициатива встреч оставалась по-прежнему за Валерием (я и не очень знал, где искать его: отношения мои с Валентиной не улучшились, и не было у меня отчего-то уверенности, что он много времени проводит дома и каждую ночь там ночует), мне казалось, что я еще меньше нужен ему, чем в те времена. И безысходность в его телефонных звонках отзывалась во мне отсутствием когдатошней радости. Я представлял себе перелистываемые им страницы записной книжки со множеством номеров — и вызванные строчками цифр усталые размышления: кто на другом конце провода захочет понять состояние Валерия? На каждое обращение надо себя настроить, чтобы не выглядеть просителем, не выглядеть всеми покинутым, до смертельного сжатия одиноким — и быть готовым не выразить боли разочарования, если ответ будет равнодушным или фальшивым…