Валерий Воронин - преждевременная звезда

Его принимали у Бескова — в доме, куда с улицы и в непотребном виде не придешь, да и вообще запросто не придешь. Дамам — Валерии Николаевне и Любе — он казался интересным собеседником. Но любопытно, что и Константину Ивановичу в Тарасовке он, как бы плохо ни выглядел, никогда не виделся персоной нонграта. У Воронина в Тарасовке жила тетя — и он приходил на спартаковские тренировки. Я посоветовал ему делать записи — вдруг чего-нибудь занятное из увиденного им там превратим в статью. Он иногда мне звонил оттуда, делясь впечатлениями. Но лучше бы и не звонил — после первых же слов ясным становилось, что затея моя зряшная. Я только удивлялся терпению Бескова — он относился к Воронину удивительно трогательно. Единственно, что порекомендовал отдать присланные ему из «Адидаса» бутсы Сергею Шавло — тому нужнее…

— 37—

Известность великого футболиста Валерия Воронина оставалась.

Но все дальше, все больше отдалялся, абстрагировался от нее нетрезвый, одетый в обноски, неизлечимо больной человек с изуродованным лицом — мало теперь похожий на свои фотографии.

— 38—

Тем не менее, я готов поручиться, что уменьшение внешнего сходства с самим собой во времена наивысшей славы никак не влияло на самоощущение Валерия.

Он нес в себе свой футбол — и никакая бедность и связанные с бедностью унижения не могли этому помешать.

Он мог быть только человеком футбола — и никем иным.

Действующий футбол в нем не нуждался. Более того, футбольным руководителям, да и многим из влиятельных в футболе людей казалось, что Воронин дискредитирует своим поведением футбол. Их футбол, то есть, футбол в их понимании — может быть. Но собственный — никогда. Он никогда не переставал о нем думать — и мысли воронинские о развитии игры поражали знающего человека своей неожиданной остротой.

Валерий Винокуров вспоминает, как встретил его на послематчевой пресс-конференции в каких-то закулисьях стадиона «Торпедо», куда Воронина пустили в домашних шлепанцах — к тому времени все чаще бывало, что в раздевалку к игроками великого футболиста не пускали, не пропустить могли и вообще на стадион, кроме торпедовского, где контролеры, впрочем, воспринимали гордость своего клуба, как земляка и соседа: особых почестей не оказывали, но и не особенно ворчали, когда он с видом лорда проходил, не испытывая смущения за свои обувь и костюм.

Журналист вспоминает, что пресс-конференция никакого интереса для специалистов не представляла, тренеры обеих команд откровенно скучали, презирая тех, кто задает вопросы, за версту выдающие профана. И вдруг в последних рядах поднялся Воронин… Винокуров говорит, что уже не помнит точно, что же спросил Воронин, но помнит реакцию тренеров. Они мгновенно оживились — и с удовольствием, пространно и взволнованно отвечали. Они стосковались по собеседнику такого уровня. Они не с уважаемым ветераном разговаривали, а с оригинальным футбольным мыслителем.

В быту — и в лучшие, и в худшие свои года — Воронин нередко оперировал клишированными, заученными где-то фразами. И при всей видимой бойкости лексическим богатством его речь не поражала. Но как только заговаривал он о футболе, в ход шли слова и фразы, невозможные в устах человека, не прожившего, не пережившего в игре того, что прожил-пережил Воронин. И какая же дикость, что не сохранилось ни одного теле- или радиоинтервью с ним. И, по-моему, на бумаге почти не фиксировалось, что он говорит. И уж точно, что последние послефутбольные пятнадцать лет мысли и высказывания Валерия никого не интересовали.

И как осудишь за невнимание к Воронину коллег?

Любое сотрудничество он мог разрушить своим образом жизни, отношением к делу, перепадом в состояниях.

Редактор «Футбола» заказал ему обозрение. Он пришел ко мне накануне крайнего срока сдачи статьи. Сели на кухне — я приготовился слушать его соображения. И вдруг он отяжелел, погас, ослаб — и пробормотал, что игры смотрел «по-пьяни» и сейчас ничего вразумительного сказать мне не может. Из положения мы как-то вышли. Но больше ничего серьезного ему для специального еженедельника не поручали.

А в нормальном состоянии он схватывал суть происходящего на поле мгновенно. Пришли с ним на игру киевского «Динамо» с ЦСКА в сезоне, когда «Киевом» восхищались и в построениях Лобановского не видели никаких изъянов. Он повернулся ко мне после десяти, кажется, минут игры — и разочарованно сказал: «Нет, не то. Вынь у них Блохина — они и не забьют». И как в воду глядел, не забили в тот день и с Блохиным…

В «Динамо» из Киева у него была своя стойкая привязанность — Владимир Веремеев. Веремеев вообще импонировал торпедовцам элитного образца — Стрельцов тоже всегда говорил: «Умница Веремеев». Впрочем, жена Иванова относилась к нему более скептически почему-то. Но Воронин попросил Хомича сфотографировать их с Веремеевым вдвоем, объяснив свою просьбу кратко: «Мамонты вымирают…»