Валерия Яблонцева

Ненависть обволакивала, сдавливала, погружая все глубже. И в этой черной беспросветной пучине тонким лучиком, неизвестно как пробившимся сквозь толщу воды, сверкнула мимолетная улыбка.

Леди Элейна Себастьяни.

Ее тоже следовало бы ненавидеть. Ненавидеть сильнее и яростнее всех прочих -за идеальную внешность, за положение, ставившее ее почти на одну ступень с королевской семьей, за неизменное дружелюбие, которым она равно одаривала представителей любого сословия. До дрожи в пальцах, до впервые испорченного зелья хотелось поймать ее на лжи, ухватить тень брезгливой гримасы, раздраженный выдох, недовольный прищур. Хотелось разоблачить ее, содрать наносной ворох оберток из этих милых улыбок, легких касаний, дорогих тканей и пряных духов. Обнажить ее суть, которая должна была - обязана была! - оказаться столь же гнилой, как у прочих. Познать ее настоящую.

Сделать своей.

Это не было похоже на любовь. Одержимость, жажда, темная страсть. Свет, пронзивший ледяную воду, не грел - обжигал. Поток бурлил, вскипал мутной пеной закручивавшегося бурного водоворота, тянул в глубину. И сияние вокруг становилось все болезненнее, все нестерпимее.

В тот день под приветственные крики толпы и перезвон колоколов на ратушной площади все оборвалось.

Леди Элейна Кастанелло.

Оглушающая, беспросветная тишина и пустота.

Бом. Мое тело содрогнулось, выгнулось, натолкнувшись на невидимую преграду.

Дно.

От удара я словно пришла в себя, вновь обретая свое «я», и это придало мне сил. Поверхность, бесконечно далекая, казалась почти неразличимой, но я заставила себя оттолкнуться и поплыть туда, где, как казалось, был верх. Выход.

Перед глазами вспыхнул красный огонек. Сперва расплывчатый, далекий, он постепенно обретал форму, обрисовав контур оправы и очертания длинных ухоженных пальцев. Вода вокруг заколыхалась смутным, неясным беспокойством и чем-то впервые похожим на страх. Словно чей-то взгляд, отстраненно-любопытный, прожигал спину меж лопаток.

Он заговорил с ним после ужина в доме его покровителя.

- У меня есть заманчивое предложение, - произнес он. - Очень, очень заманчивое предложение.

Красная точка покачивалась, манила обещаниями. Несметные богатства - зелья, книги, оборудование - от которых перехватывало дыхание. Незримая протекция, дарившая чувство неуязвимости перед законом. И та, кого он в мыслях все еще продолжал называть Лейни, тянущаяся к нему, доступная.

Цель, отдававшая отсветом чужой магии. Но такая волнующая, правильная.

С этого момента все изменилось.

В зеркале заднего вида экипажа проступила картинка, окрашенная красноватыми всполохами. Маленький мальчик, вцепившийся в подлокотники сиденья, глядел вперед на дорогу и улыбался искренне и доверчиво. Поворот не туда. И холод пробрал меня до костей.

Образ ребенка треснул, рассыпавшись острыми осколками, от отчаянного, горестного крика.

- Ты обещал! Я делал все, что ты просил! Она не должна была пострадать! Прикосновение руки с красным перстнем было почти физически ощутимо.

- Ты знаешь, кто виноват. Знаешь, кого следует ненавидеть. Так отомсти за нее - и уйди.

«Ненавидеть. Ненавидеть. Ненавидеть».

Слово вспыхивало в голове, бесконечно повторяясь, словно эхо в пустом высоком зале. Отталкиваясь от стен, оно вспыхивало, распространяя вокруг себя сеть алых трещин. Все вокруг сотрясалось. Мир рушился.

«Отомстить. Отомстить. Отомстить».

Всем. Всем. Всем. Лощеному франту Майло Кастанелло, дважды обокравшему его, получившему ту, что стала смыслом его существования, а после не сумевшему удержать ее от смертельной ошибки. Пустоголовой потаскухе Женни, по злой насмешке судьбы носящей титул леди, которой глупец Кастанелло решил заменить первую супругу. Сумасшедшей Эрли. И этой настырной девке, вдове идиота Честера, из-за ошибки которой он чуть было не лишился всего, избежав каторги лишь милостью покровителя. Девке, которую сдернули с костра, где ей было самое место.

Сжечь ее. Сжечь их всех.

И уйти.

Я почти пробилась к поверхности, почти вынырнула, но над головой вдруг сомкнулась ледяная корка. Я билась, исступленно и отчаянно, но лед преграждал путь к свободе. Легкие, забитые вязкой, склизкой мутью чужих эмоций, нестерпимо жгло, хотелось выплюнуть их из себя, сделать живительный глоток воздуха. Тщетно.

По другую сторону льда проступали смутные, неясные образы, постепенно обретавшие яркость и четкость, словно бы лед становился прозрачнее, тоньше. Картина триумфа человека, годами шедшего к своей последней цели. Я кожей чувствовала его ликование, окрашенное нотками безумия.

Я на влажной темной земле, съежившаяся от боли. Лицо перекошено, рука с пылающим браслетом безвольно откинута в сторону. И лорд Кастанелло - рядом и одновременно далеко. Его тело посреди гостиной в луже крови и рвоты. Судорожно стиснутая ручка разбитой чашки. И пальцы - наши с ним пальцы - почти соприкасаются, связывая лорда и меня воедино.