Валид

А теперь его брат на цепи. Смотрит на него с презрением, как на врага. И больно осознавать, но они действительно враги. Больше не братья.

— Отец? — из оцепенения вывел голос Марата. Тот удивлённо смотрел на экран своего мобильного. Удивление понятно — они не общались со времён свадьбы. Отец так и не простил Марату его уход. — Здравствуй, отец, — всё же ответил и поморщился от крика, который услышал даже Валид. — Послушай… — но тот, похоже, не хотел слушать. Динамик изрыгал ругательства, которые раньше из уст старшего Саида сыновья не слышали ни разу.

Нажав на кнопку отбоя, Марат мрачно взглянул на Валида.

— Отец в пути. Скоро приедет.

***

Его не было рядом, я чувствовала, что осталась одна. Стало легче дышать. От его заботы становится только хуже. Хуже настолько, что я ломалась, крошилась. Превращалась в пыль. Мне не нужна была его проклятая жалость! Не нужен он, не нужен его ребёнок, которого я не хотела. Мне не нужен этот брак. Верните мне лишь то, что у меня забрали.

В палату кто-то вошёл, и я машинально вцепилась пальцами в одеяло. Теперь я боялась каждого шороха, потому что стала беззащитной, как новорожденный котёнок.

— Кто здесь?

— Доброе утро. Я вам принесла завтрак, — слышу тихий голос и осторожные шаги. — Давайте я для начала помогу вам умыться, а потом покормлю вас, — ставит что-то на стол рядом и приближается.

— Отойдите от меня, — говорю ровно, но внутри почему-то всё напрягается до предела.

— Простите, но мне велено…

— Мне всё равно, что там вам велено. Я сказала: уходите, — говорю громче, с нажимом.

Девушка замолкает, несколько секунд о чем-то размышляет. Правда, это я так думаю, что размышляет… На самом деле, вполне возможно, что она уже держит у моего горла скальпель.

— Вы меня слышите? Убирайтесь! — нервы сдают окончательно, и страх берёт своё.

Девушка вздыхает, что-то недовольно бормочет и удаляется, а я откидываюсь на подушку, но не расслабляюсь, даже когда за ней закрывается дверь. Потому что на самом деле я не знаю точно, ушла ли она. Не вижу. Не могу быть уверенной ни в чём.

То и дело я жду, что те, кто хотел меня убить, придут, чтобы довести начатое до конца. Каждый звук, которых стало очень много, буквально доводит меня до паники. Каждый скрип и каждый запах. Всё это окунает меня в пучину непередаваемого ужаса.

Я слышу, как дверь открывается снова, и медленно тяну одеяло на себя, будто оно сможет меня защитить. Хочу закричать, чтобы оставили меня в покое, но обоняние снова не подводит, и по запаху я определяю, что пришёл Валид.

— Это я, Шах, — он садится рядом, притягивает меня к себе, и я позволяю ему это… Потому что сейчас хочу хоть немножечко покоя. Совсем чуть-чуть. Просто закрыть глаза, пропустить предательскую слезу и не бояться убийц хоть полчаса. — Ты вся дрожишь… Иди ко мне, — он берёт меня на руки, усаживает к себе на колени и горячие губы касаются моего виска. — Холодно?

Я мотаю головой, чувствую, как даже через одежду по телу разливается тепло, исходящее от его горячего тела. Внутри снова растёт раздражение от его приторной жалости, но я подавляю гордыню. Мне нужно отдохнуть.

— Зачем прогнала сиделку? Она проверенный человек. Ей ты можешь доверять.

Я хмыкаю.

— Анне я тоже доверяла, когда ела её стряпню.

Он тяжело вздыхает, ложится сам и увлекает меня за собой.

— Я ничего не забыл, Шах. От того, что ты будешь нам без конца напоминать об этом, ничего не изменится. В моих силах сделать для тебя многое, но повернуть время вспять я не в состоянии. Можешь презирать меня и ненавидеть, я сам себя ненавижу, но изменить ничего не могу. Могу только попытаться исправить. Помоги мне, Шах, — он зарывается в мои волосы пальцами, целует лицо, а я глотаю рыдания, что снова грозятся затопить всё вокруг. — Всё пройдёт. Мы переживём это, слышишь? Он целует мои глаза, задерживаясь на коже губами, и я всхлипываю, сминая пальцами свитер на его груди. — Поплачь, моя девочка. Поплачь, — утыкает меня в свою шею, и плотину прорывает. Я слышу чей-то крик, запоздало понимаю, что он мой, а грудную клетку разрывает следующий вопль.

Кричу, пока не начинает гореть горло, и впиваюсь ногтями в его кожу на руках, царапаю её и вою уже тише. Как раненое животное. А он продолжает сжимать меня в объятиях и что-то тихо шепчет. Успокаивает. И это действительно помогает. Истерика сходит на нет, и я, выплеснув боль, копившуюся два дня, вдруг выдыхаю. Внутри пусто. Нет ничего, никаких эмоций. Будто выжали меня. Только слышу, как бьются наши сердца. Моё — так часто и рвано и его — сильно, гулко, но размеренно.

— Я боюсь… Боюсь, что они придут за мной.

— Кто? — он дышит мне в макушку, касаясь губами волос.

— Все они… Те, кому понадобилось меня уничтожить.

Он глубоко вдыхает, задерживает воздух в лёгких и шумно выдыхает.

— Не придут. Не смогут. К тому же, ты круглосуточно под охраной. Даже твоя сиделка знает, что делать в экстренном случае. Тебе не нужно бояться, Шах. Я никому не позволю к тебе приблизиться. Больше никто не посмеет даже подумать, чтобы навредить тебе.

Я молчу. Мне нечего сказать. Я не верю ни ему, ни его охране, ни его сиделке.