Валиханов

Написать о казахах «вроде Джона Тиннера». Но ведь на что обращал внимание русского читателя Пушкин, публикуя в 1836 году в «Современнике» записки Джона Теннера. На изнанку американской демократии. На эгоизм и страсть к комфорту. На рабство негров посреди образованности и свободы. На нестерпимое тиранство, цинизм, алчность и зависть. На истребление древних обитателей Америки «чрез меч и огонь, или от рома и ябеды». Сочувственное отношение передовой России к американским индейцам имело те же корни, что и обращение русской литературы к жизни народов Кавказа, Сибири, Средней Азии.

Потому-то Достоевский и советует Чокану стать ходатаем за свою степь у русских. У русских!.. Автор оды к вдовствующей императрице тут и не упомянул о возможности стать ходатаем за свою степь перед престолом.

Говоря о необходимости пожить год в Петербурге и поехать года на два в Европу, Достоевский выказывает осведомленность относительно лежащего на Чокане тяжкого бремени султанского рода. Достоевский знает, что родные Чокана делают ставку на его карьеру в Омске. Отсюда и совет заинтересовать родных возможностями новой дороги. И настойчивое повторение того, о чем говорено-переговорено в Семипалатинске: на год достало бы средств, есть дешевые квартиры, есть возможность найти заработок.

Хоть с чего-нибудь начните, хоть что-нибудь да сделайте… В письме Достоевского нет и намека на путешествие, которое Чокай предпримет через полтора года. Достоевский советует Чокану ехать в Петербург, в Европу. Наверное, он говорил ему в Семипалатинске — в присутствии Семенова, — что открыть неведомые уголки Азии для европейской географии — прекрасная цель, но еще прекрасней — открыть другим народам жизнь своего степного народа. Если Чокан читал Достоевскому и Семенову свои дорожные записи — а он наверняка читал! — то Достоевский мог без единой капли снисходительности к человеку другого племени сказать Чокану столь же лестные слова, что и Пушкин написал о прозе кабардинца Казы-Гирея: «свободно, сильно и живописно». И Достоевский, конечно, охотнее говорил о литературном, а не научном призвании Чокана.

Но если не получится с поездкой в Петербург… Тогда что-нибудь все-таки лучше, чем ничего. Надо что-то делать для расширения карьеры — так выразился Достоевский, имея в виду отнюдь не продвижение вверх.

Достоевский не прибег к гиперболе, когда писал дорогому Вали-хану, что мечтает о нем целыми днями. По письму видно, что Достоевский вживался в судьбу Чокана, в его характер, в его образ, рисовал портрет молодого Валиханова, сына кочевого народа, но при этом самого благородного семейства, аристократа духа, начиненного европейскими идеями. И в письме, конечно, присутствует не только реальный Чокан Валиханов, но и созданный художественным воображением сын иного племени, «образованный по-Европейски вполне».

Это единственное из писем Достоевского Валиханову, дошедшее до нас. Остальные утеряны. А это письмо в 1908 году один из братьев Чокана, отставной поручик Махмуд Валиханов (он тоже обучался в Сибирском кадетском корпусе), передал Н. Г. Павловой[76], а от нее оно поступило в Петербург, в публичную библиотеку имени Салтыкова-Щедрина.

…В феврале 1857 года Достоевский и Мария Дмитриевна обвенчались в Кузнецке. Для начала новой жизни Достоевского ссудили деньгами Ковригин и Хоментовский. Чокан отправил в Кузнецк большую посылку.

Он работал в ту зиму над материалами, привезенными из экспедиции на Иссык-Куль, перевел отрывок из «Манаса» про смерть Кукотай-хана и поминки, начал очерки о киргизах: об истории народа-брата, о его географическом положении, которым многое в истории определено, о делении на роды, о нравах и обычаях киргизов, о преданиях, легендах, песнях и сказках, передаваемых из поколения в поколение без изменений: «Как ни странна кажется подобная невероятная точность изустных источников кочевой, безграмотной орды, тем не менее это действительный факт, не подлежащий сомнению».

В своем труде Валиханов не оспаривал принятого многими тогдашними авторитетами деления народов на «исторические» и «неисторические». По Гегелю, и русские пребывали в разряде «неисторическом», хотя и защитили Европу от нашествия монголов, и вызволили ее же из наполеоновского плена.

Валиханов в очерке о киргизах стремился опрокинуть ложное понятие о кочевых племенах вообще как об ордах свирепых дикарей. Повествуя о поэзии киргизов, он, как и в своих записках о казахах, утверждал существование у кочевников древней культуры, которую народы сумели уберечь даже в самую тяжкую пору своей истории. И, будучи воспитанником русского XIX века, Валиханов выводил из литературы представление об уме и нравственности степняка-ордынца и дикокаменного киргиза.