Валютчики

— Помогли бы человеку, — кивнул я в сторону окна.

— Кому? — брызгая лекарством из шприца, не поняла молодая женщина.

— Бомж, или еще кто, на вашу территорию приполз, — с неловким смешком пояснил плиточник из Александровки. — Под лавкой лежит.

— Сто лет он мне, — даже оскорбилась краснощекая веселушка. — На каждого бомжа внимание обращать.

— Человек, не скотина, — попытался убедить я.

— Да нам зарплату с марта месяца не платят, — мгновенно завелась баба. — Жрать нечего, а он с какими-то бомжами, Поворачивайся, говорю.

Предполагаю, что она всадила мне шприц на всю иглу: не один день потом потирал это место. Но в тот вечер снова попытался воззвать к совести, к человеколюбию:

— Под конец войны в Германии голодные медсестры под пулями и снарядами бродили по разгромленным городам, шатаясь от слабости, подбирали раненых, больных немцев, всеми силами старались облегчить их страдания. Тем самым помогая нации выстоять, сохраниться.

— Чихать я хотела на твою Германию, — гаркнула медсестра, со злобой гремя шприцами на подносе. Дверь палаты едва не слетела с петель.

Через несколько дней лежания в палате я заметил, что шприцы заканчиваются. Знакомая еще по ростсельмашевской больнице, медсестра сделала пару-тройку уколов из больничного запаса. Обратившись к Богу, я собрался с силами, подался к товарищу домой, потому что ключи от квартиры находились в милиции. Друг Сэм, снабдивший на первое время необходимым, сутками торчал на коммерческом объекте. Я прошел равное километрам трем расстояние до его флигеля как по военной дороге. Увидел его, трезвого, розовощекого, настроившегося встречать на вокзале родственника. Рассказал обо всем. Он понедоумевал, обещал проведать, принести недостающие шприцы. И не пришел. Ни разу. Но за день или два до собственной смерти занес долг, который, как всегда, не отдавал длительное время…

Утром разбудил голос дежурной медсестры. Заглянув в тумбочку, удостоверившись, что за ночь шприцов не прибавилось, я отказался от укола. Лишь бы их хватило на основное лекарство. А может, кого-то будут выписывать и, как недавно сосед по койке угостил печеньем, поделятся шприцами. Я подошел к окну. За ночь бомж прополз расстояние от одной лавки до другой, ближе к больничному корпусу. Он лежал под скамейкой в неудобной позе, с вытянутыми на асфальт босыми ногами. Кто-то накрыл его подобием телогрейки. Или она принадлежала ему. Казалось, он умер. Часам к десяти дня объявились милиционер с парой санитарок. О чем-то посовещались, ушли. К полудню подъехала крытая легковушка, бомжа погрузили и повезли. Происходящее комментировал стоящий у окна строитель, черноголовый крепыш лет шестидесяти. Я было облегченно вздохнул, подумав, что у кого-то из могущих употребить власть взыграла совесть. И вдруг строитель воскликнул:

— Смотрите, смотрите, его сбрасывают в заросли на треугольнике, за оградой больницы. Что делают, а? Со своей территории убрали, на другую подбросили.

Справа наискосок, за низеньким железным ограждением через шоссе, зеленел лопухами треугольник с высоковольтной вышкой посередине. Из него выкатывалась крытая «Газель».

Вскоре меня позвали на перевязку. Сказали, день — два и можно снимать швы и выписываться. Мол, вытягивай сам, с началом перестройки няньки кончились. Пока занимался процедурами, не думал ни о чем. Часа в четыре дня снова подошел к окну. По тропинке через треугольник бегала из ближнего дома женщина в застиранном халате. Из зарослей лопуха вышли двое милиционеров, третий высовывался из патрульного «бобика». Один из сержантов что-то сообщил по рации. Подкатила та же «труповозка», на которой бомжа вывезли с территории больницы. Подоспела «скорая помощь». Санитары с милиционерами долго о чем-то рассуждали. Затем «скорая» газанула и уехала. Два медбрата вытащили из «труповозки» брезент. На нем вынесли тело из зарослей, задвинули в крытый кузов «Газели». Машина быстро покатила по шоссе. Немного погодя взял курс на Северный жилой массив патрульный «бобик». Пара жителей разошлась по домам.

— Вот и все, — сказал стоящий у окна плиточник. — Был человек и нет человека. Кончился…

На другой день, ближе к вечеру, тучи разразились градом. Крупным, сплошным. Собаки, птицы, живые твари едва успели попрятаться. Град стучал по крышам, деревьям, асфальту довольно долго. Сразу за белой стеной появилась радуга. Один конец ее уперся в дачи — терема новых русских, другой завис на макушке высокого дерева возле балкона десятого этажа. Казалось, протяни руку, дотронешься до настоящего семицветного коромысла. Все дерево до основания ярко раскрасилось. Такая красота из омытой зелени, черепичных крыш, кирпичных, беленых стен, из цинковых шатров над теремами открывалась вокруг, такой чистотой, свежими запахами, упругим воздухом пахнуло в лицо, что невольно подумалось о бессмысленной суете сует, о том, что этого великолепия мог не увидеть. Ведь кто-то так и не успел…