Валютная могила

– В ресторане, – соврал я. – Он евро расшвыривал, как миллионер какой.

– Вот-вот, евро, – заметил Клим. – Вот что тебя в первую очередь интересует, верно? И тот вагон, в котором они лежат. А вовсе не Виталик, с которым ты свел шапочное знакомство в каком-то кабаке.

– Ну, если и так? – вопросительно посмотрел я на Клима. – Интересно же, согласись.

– Не согласен, – покачал головой Клим. – Пора бы и тебе уяснить, что есть вещи и обстоятельства, от которых нашему брату следует держаться подальше. Да и другим прочим, – тут он с некоторым подозрением взглянул на меня, – тоже…

– Клим, я ни тебе, ни Гришке-пройдохе, ни Паше, ни Бабаю не враг, поверь. И зла никакого вам не желаю. Просто я против того, чтобы людей, вот так, безнаказанно, резали, как баранов. И хочу знать причину этого.

– Зачем?

– Чтобы повлиять как-то на эту причину и по возможности устранить ее, – ответил я.

– У тебя не получится это сделать, – твердо заявил Клим.

– Возможно, – согласился я. – Но я хотя бы попытаюсь…

– Ты мент? – Он посмотрел на меня уже без подозрения в глазах, но с каким-то сожалением и даже печалью.

– Нет, – ответил я.

– А кто?

– В данный момент я – бомж.

– Зачем тебе надо знать про этот вагон? – немного подумав, спросил Клим.

– В нем причина всей этой резни бомжей.

– Я это знаю. И многие из наших это знают. Поэтому и не суются туда.

– А Гришка-пройдоха знает, где он стоит?

– Этого я не знаю, – ответил Клим. – Хотя Сэр и Виталик могли ему рассказать.

– Мне надо с ним поговорить, – твердо произнес я, посмотрев прямо в глаза Климу. – С Гришкой-пройдохой.

– Поговори, – как-то безучастно ответил Клим. – Только он тебя после первого же твоего вопроса на фиг пошлет.

– Тогда сделай так, чтобы он все же поговорил со мной. Помоги мне…

Клим снова посмотрел на меня с некоторым сожалением. Помолчал. А потом спросил:

– Ты знаешь, что они сделали с кладбищем?

Я понял, кто это «они». Собственно, «ими» были все остальные, кто жил по ту сторону вокзала: люди из иного мира, способные повлиять на другие миры, с которыми они так или иначе соприкасаются, но вовсе не желающие что-либо менять…

– Знаю. Они сровняли кладбище с землей и закатали его под бетонные плиты.

– А что это значит, знаешь? – пытливо посмотрел на меня Клим.

– Догадываюсь, – ответил я.

– Догадываться мало, – констатировал Клим. – История с кладбищем означает одно. Нет, два… Первое, что эмвэдэшные полковники да генералы и те, кто выше их, не желают помогать бездомным людям, даже проблему бомжей обозначать не хотят. Легче ее скрыть, замолчать, закатать под асфальт и бетон, чем вывести наружу и попытаться, хотя бы попытаться решить…

– А что второе? – спросил я Клима, к которому и раньше испытывал уважение, а теперь и вовсе огромную симпатию.

– А второе то, что проблема бомжей тут, у нас, на нашем вокзале Белорусском, еще связана и с этим вагоном… Вот такие дела. Они очень не хотят, чтоб кто-то знал про этот вагон. И сами не хотят про него знать, потому что силы, пригнавшие этот вагон и владеющие его содержимым, намного могущественнее их самих и могут стереть в порошок и полковников, и генералов, и прочих любопытных, невесть откуда взявшихся. – С этими словами Клим посмотрел на меня и опустил голову. – Убьют тебя, – после недолгого молчания произнес он. – Не совался бы ты в это дело, парень, а?

– А как не соваться, если я уже в нем? – сказал я, скорее, для себя, нежели для Клима. – Я, может быть, и прошел бы мимо, если бы не видел Космоса с разрезанным горлом, в рот которого была засунута бумажка в сто евро. Если б не видел могилы Любки из Краснодара, которой уже нет, и если бы не видел других могил. Если бы не ел и не пил с тем же Космосом, с Бабаем, с тобой, с Пашей… Сейчас я иначе уже и не могу. Я уже в ситуации, внутри ее, и выйти из нее, как ни в чем не бывало, мне просто не удастся. Как не удастся жить потом без сожаления о том, что мог помочь, а не помог. Мог что-то изменить, но не изменил. Жизнь будет отравлена всем этим: «не сделал», «не попытался», «равнодушно прошел мимо»… Мыслям ведь не прикажешь… И они будут приходить, совершенно меня не спрашивая, хочу ли я их думать. – Я немного помолчал. – Нет, Клим, сейчас уже иначе мне нельзя…

– Значит, и тебя убьют, – констатировал Клим.

– Ну, может, и не убьют, – попытался я выдавить улыбку. – Одна такая попытка в моей жизни уже была. Ничего же, как видишь, живой…

Клим вздохнул и промолчал.

– Так ты поговоришь обо мне с Гришкой-пройдохой? – спросил я, прервав молчание.

– Поговорю, – коротко ответил Клим.

Проводы Бабая начались в половине шестого. Снова сели за стол, снова я был послан за водкой, принес, выпили…

Странное было настроение. Вроде бы – радость. Воссоединилась семья, Бабаю теперь не надо будет мыкаться по углам, собирать бутылки и банки, терпеть унижения и озираться. А с другой стороны – печаль. Клим и мы все теряли товарища, будто он умер. Ну, как-то так…

Потом Бабай попросил у жены денег. Сколько есть.

– Астав толко, штобэ та тому хватилэ табратца, – сказал он ей.