Валькирия

Постепенно мы вызнали с Блудом, что Грендель когда-то ходил у князя Рюрика в кметях, и люди считали его храбрецом, каких поискать. Всего-то раз он поколебался в бою, поберёг себя, отступил, бросив раненого побратима… Но с той поры уцелевшего мучило одно и то же видение: всякий раз, когда смерть зажигала красное пламя на концах вражьих мечей, мстилось Гренделю, будто спешит, спешит ему на выручку когда-то преданный побратим, идёт в шеломе и кольчуге, укрывшей голые рёбра, с копьём в костлявой руке…

Оттого он не мог усидеть долго на месте, жил когда в Ладоге, когда у Вольгаста, смотря где злей было немирье, искал, чтобы государыня Смерть решила от муки, вернула ясный рассудок. О прошлом годе погнало его аж за самое Варяжское море, на корабль то к одному, то к другому вождю… А дом знал всё равно там, где ставил стяг наш воевода. Только Мстивоя как следует слушался Милонег, только ради него был готов голыми руками ломать любого врага…

Однажды мы снова взялись вопрошать Хагена о распятом Вожде.

– Я расскажу лучше, я сам христианин, – сказал подошедший Грендель. Он был в добром расположении духа, и мы дождались его повести: – Когда мы осаждали монастыри, нам порой предлагали креститься и всем обещали подарки. Я девять раз принимал крещение и, бывало, получал нарядную одежду, но бывало, что и рваньё!..

А больше в ту осень ничего весёлого не случилось. Трижды к нам из-за стен долетал по ночам дальний собачий вой, заунывный и жуткий, как над мертвецом, и наутро люди шептались, что, мол, Гелерт и Арва тотчас поджали хвосты и юркнули под лавку, и выманить не удалось… А сторожа на забрале не могли взять в толк, отколь слышался вой.

Многие понимали, что это было скверное предвестие для вождя. Могучие воины хмурились бессильно: даже их червлённые кровью щиты не укроют его от напасти. А Перун, хранящий вождей, уже скоро смежит глаза до весны. Сам воевода вёл себя как обычно. Только однажды я услыхала, как он негромко сказал возмущённому чем-то Плотице:

– И не перечь мне, когда я говорю, что это не убыль.

Ответ старого храбреца я повторить не решусь, подобными словами только гнать прочь костистую нечисть. Наверное, снова шла речь о его деревянной ноге и о том, что придётся ей торчать в гриднице с хозяйского места. Помню, я стиснула в ладони дедушкино громовое колесо и долго звала Перуна, упрашивая помочь. Вождь честен дружиной, дружина честна вождём. Как уйду? Древнего Вождя тоже бросили, когда отвернулась удача…

Мы спускали корабль на воду ещё несколько раз. Рюрик закрыл новогородцам прямой выход в море. Упрямые Вадимовы гости пробирались волоками, тащили по просекам добро и лодьи в другие реки из Мутной. И именно ныне, когда холодное Нево лютовало то и дело: может быть, не так пристально стерегли его воеводы, сидевшие по городкам? За других не скажу, но мимо нас птица незамеченная не пролетала. Наш корабль дважды догонял гружёные пузатые лодьи, и оба раза, когда те уже хватали луки для боя, мы подворачивали парус, смиряя прыть судна, и загоняли новогородцев назад в ту самую реку, из которой они было выбежали. Да напоследок ещё проходили на расстоянии громкого окрика, и воевода не сулил милости, буде вновь попадутся. Его знали неплохо и торопились убраться. Кмети, давно не рывшиеся под чужой палубой, ворчали, но больше для виду. Велика слава, если от одного твоего паруса кидаются наутёк и не дерзают выникнуть снова!

А иногда, проходя вдали берега, мы внимали глухому, могучему гулу с морского дна… Нам, жившим морем, здешний Хозяин был вроде своего Домового, и обычно кто-нибудь спрашивал:

– К худу, батюшка, или к добру?

Ответ Морского Хозяина звучал в плеске волн, в криках носившихся птиц. Все умели их толковать и разгадывали вперебой. Воевода не вопрошал ни о чём.

Как-то утром мы выскочили из-за мыса прямо на торговую лодью. Мы шли на вёслах, сняв мачту, и пали на них, как сокол Рарог с небес. Люд на встреченном корабле собрался смекалистый. Не выпустили ни стрелы. С лёту взогнали корабль на прибрежный песочек. Выскочили в мелкую воду и убежали в лес. Они знали, что мы не станем преследовать. Наша лодья сидела не так глубоко и подошла без труда. Молодые воины полезли смотреть, что нам досталось, и только тогда из-под палубы кинулись три пригожие девки. Невольницы, которых везли продавать. Ребята живо поймали их за русые косы, привели назад плачущих с перепугу, воины разглядывали. Теперь станут жить у нас в Нета-дуне, портомойничать, подметать, готовить еду. И обнимать кметей, которые их изберут. А там наденут крашеные наряды, бусы примерят. Родят деток, совсем свободными назовутся, как Правда велела. Да. В чужой воле – хозяйской, родительской, мужниной – жизнь, может, и сытая, но я никогда не буду рабыней. Прежде убьют. Не умею лучше сказать.