Валькирия

Валькирии в величайшем волнении спускаются совсем с вершины и боязливыми группами окружают Брунгильду, которая на коленях полулежит пред Вотаном.

Валькирии

Отец! Не надо!

Прости, прости!

Неужели муж

овладеет сестрой?

Грозный отец!

Молим тебя!

Страшный позор

от нас отврати!

Этот тяжкий стыд

на всех нас, сестер, падет!

Вотан

Слышали вы

мой приговор?

Никто из вас

вероломной сестры не увидит;

ей не летать

в облаках на коне вместе с вами;

ей девственным цветом

недолго цвесть, —

отдаст она мужу

свой женский расцвет:

супруг- повелитель

введет ее в дом, —

за прялку сядет она, —

пусть смеется над нею мир!

Брунгильда с криком падает ниц. Валькирии с бурным шумом в ужасе отшатываются от нее.

Вотан

Ясно ли вам?

Бегите же в страхе!

Прочь от сестры,

забудьте ее!

Та, кто посмеет

с нею остаться,

кто дерзновенно

ей помощь подаст, —

разделит жребий ее!

Так знайте же это все! —

Мчитесь скорей,

прочь улетайте!

Дальше, дальше отсюда!

Здесь теперь горе живет!

Валькирии с диким криком рассеиваются и в поспешном бегстве устремляются в лес.

Черные тучи плотной массой тянутся у края обрыва: слышен дикий шум в лесу.

Яркая молния прорезает тучи; в ее свете видны Валькирии: сбившись в тесную кучу, они бешено, во весь опор мчатся прочь от горы.

Вскоре буря стихает; грозовые тучи мало-помалу расходятся. Во время последующей сцены, — при успокоившемся, наконец, небе, — наступают вечерние сумерки, за которыми, в заключение, следует ночь.

Вотан и Брунгильда, все еще распростертая у его ног, остались одни. — Долгое, торжественное молчание, при неизменном положении обоих.

Картина вторая

Брунгильда начинает медленно подымать голову.

Брунгильда

(сначала робко и тихо, затем более уверенно)

Так ли позорно

дело мое,

что так позорно

ты дочь свою казнишь?

Так ли низка

Брунгильды вина,

что так унизить

ее ты решил?

Так ли бесчестна

дерзость моя,

что ты обрек

на бесчестье меня?

(Она понемногу поднимается, но некоторое время еще продолжает стоять на коленях.)

Отец, молви!

В очи взгляни мне,

гнев свой смягчи

строгость забудь

и ясно мне сам

открой мой грех,

что тебе упорно велит

оттолкнуть дорогое дитя!

Вотан

(не меняя положения, строго и мрачно)

Дело твое

само являет твой грех!

Брунгильда

Воле твоей

была я верна...

Вотан

Велел ли я

стать за Вельзунга в битве?

Брунгильда

Так мне приказал

властитель бойцов!

Вотан

Но ведь решенье это

взял я назад!

Брунгильда

Решенье твое

отторгнула Фрика:

чужою волей плененный,

ты себе стал врагом.

Вотан

(тихо и горько)

Видя, что ты все постигла,

велел я смириться тебе;

но ты отца

слабым сочла!

И должен забыть он измену?

Иль пред ним так ничтожна дочь?

Брунгильда

Я мало знаю, —

одно лишь я знала:

что ты Вельзунга любишь.

В разладе с собою

ты решил

расстаться с этой любовью.

Другое видел

ты пред собой,

надрывая сам

сердце свое:

что Зигмунд должен погибнуть!

Вотан

Ты знала о том —

и стала все ж за него?

Брунгильда

(тихо начиная)

Ибо взор мой видел

любовь лишь твою,

но от этой любви

ты вынужден был

в страшной тоске отвернуться!

Мне, привыкшей в битвах

твой тыл охранять, —

мне виден был тот,

кто стоял за тобой:

Зигмунд смущал мой взор! —

Вот я предстала ему...

Смерть возвещая,

речь с ним вела...

Я проникла в святость

доблестных мук.

стоны героя

мне громко звучали:

страсти свободной

страшная боль,

скорбного духа

мощный порыв!

Услыхал мой слух,

увидал мой взор

то, что тайно тлело

огнем священным

в сердце моем...

Я дивилась —

в страхе, в стыде...

Лишь о страдальце

думать могла я:

с ним разделить

победу иль гибель, —

вот что осталось

Брунгильде избрать! —

Ты мне любовь такую

в грудь вдохнул,

твоею волей

Вельзунг стал мне люб;

и, помня ее,

жребий выбрала я!

Вотан

Ты свершила то,

что свершить и сам я мечтал,

но что рок двойной

не дал мне совершить!

Ты просто и легко

там вкусила блаженство,

где грудь мою

пожирал огонь,

где я принужден был

злой судьбой —

из любви к вселенной

родник любви

заглушить в измученном сердце?

И там, где в тоске

я с собою боролся,

в бессильном гневе

рвался и падал,

где безнадежной

жажды порыв