Валькирия

– Это хуже всего, после боя, когда лютость проходит, – объяснил Блуд. Он устроил мне тёплое ложе около мачты и сидел рядом, теша беседами. Рука немилостиво казнила при всяком движении, но смирно лежать оказывалось не легче. Как ни боялась я лишний раз лезть вождю на глаза – делать нечего, вставала и принималась ходить, совсем как Оладья. Меня вновь мутило от качки, я ничего не ела и лишь твердила, как заклинание: это кончится, это не навсегда... Неужели действительно не навсегда?

Воевода сидел на корме, рядом с Плотицей. Он молча глядел поверх наших голов. Иногда он брал руль. Скверная примета, первое ничтожное дело – начать с урона себе... И я виной, как обычно.

Люди славят Перуна, взыскав победу в бою. А я, пожалуй, пойду в неметон кланяться грозному Богу за то, что мечи остались в ножнах, за то, что сама осталась жива и никого не убила.

Как я обрадовалась, узнав наконец впереди сизый щит далёкого берега!.. Я даже забыла ещё раз удивиться мастерству Плотицы – крепость была прямёхонько перед нами, кормщик не погрешил и на полверсты. Ох, неужели вправду дождусь, чтобы под ноги стелилась ласковая трава вместо палубных досок, ласковая лесная трава...

– Смотри-ка, гости у нас, – сказал Плотица вождю. Тот присмотрелся, вначале тревожно, и я успела вновь испугаться и горько обидеться на немилостивую судьбу – но продублённое ветром лицо варяга смягчилось вдруг почти до улыбки.

– Если я не совсем ещё разучился узнавать корабли, это Вольгаст.

У берега вправду виднелась какая-то чёрточка. Вождь покосился на новогородскую лодью, из-за которой мы не могли идти так быстро, как ему бы хотелось. Вольгаст, подумала я. Я-то ещё зимой готова была хоть Белене, хоть дядьке прыгнуть на шею. А наше печище было – рукой подать. И родня жила себе поживала, никто не жёг избы, не резал старых и малых!

Славомир, Вольгаст и Велета вместе стояли на берегу и махали руками, Велета – посередине. Вот они, братья, подумала я завистливо. Братья-воины, хоть за море с ними, от них любая порча отскочит, как от щитов... Светловолосый Вольгаст обнимал Велету, он издали был чем-то похож на сгинувшего Яруна, однако потом, когда сбросили парус и под килем скрипнул песок, я разглядела на его лице жестокие шрамы, и сходство исчезло. Воевода перескочил через борт и взбежал к ним наверх, не дожидаясь, пока сбросят мостки, и я вздохнула. Мне бежать было не к кому. Даже Хаген, мой главный наставник, смеялся чему-то с молодыми гостями. Я скользнула тоскливым взглядом по берегу. В сторонке стояла Голуба и смотрела, не отрываясь, на воеводу. Не пыталась сказать ему что-нибудь или подойти, просто смотрела. Всю зиму отец-старейшина сажал её на беседах подле варяга. Хотел опутать вождя красавицей дочкой. Сказывали – грозился уши надрать, если задумает другим улыбаться.

Нынче не было нужды бранить своевольную, подталкивать упрямую к жениху. Сама прижалась бы шёлковыми устами к устам, и не потому, что батюшка приказал... Бедная девка! Столь тяжко, когда желанный проходит мимо, еле кивнув.

Я одолела качавшиеся мостки, села наземь и долго не хотела вставать.

Новогородцы вытащили корабль и собрались кучкой, пасмурные и оружные. Плотица подошёл к ним, скрипя деревяшкой:

– Что встали? Готовьте товары, торг будет. Они только переглянулись и не поверили. Неужто затем тащили их через море, чтобы дать торговать и отпустить, не ограбив? Но быстроногие отроки уже снесли Третьяку весть, и старейшина с сыновьями вышел на берег. В этих местах никогда раньше не было торга. Но вот женщины увидали тугие мешки с зерном и яркие паволоки, а новогородцы – чёрных лисиц, и дело сразу пошло.

У Оладьи было на корабле деревянное изваяние Волоса, помощника на торгу. Новогородец извлёк кленового Бога, утвердил в низине за холмом, подальше от крепости, чтобы не гневать Перуна и воеводу, стал потчевать старого Змея сырым мясом, печёным хлебом и луком...

Славный торг получился! Ни разу ещё я не видела одновременно столько богатств. Ну, может, разве весной, когда грузили корабль с данью для князя.

Кормщик же новогородский оказался молодым парнем, белёсым и на вид вялым. Звали его Вихорко. Плотица разговаривал с ним, даже ходил посмотреть, как у них уряжен корабль. А я только гадала, достанутся ли мне хоть вышитые сапожки, когда купцы поклонятся подарками воеводе и нам, кметям.

У воинов не было принято хвастаться пустячными ранами вроде моей – но что делать, раз воевода поневолил купцов как раз из-за неё? Робкая Велета заахала, и я знай следила, чтобы она не прижала руки к лицу, как бывает с испуганными. Ещё не хватало, чтобы дитя родилось с красным пятном на лбу. Славомир велел поднять рукав, посмотрел и сказал почти зло:

– Моя станешь – запру!..

К тому времени меня начало уже лихорадить, не то, пожалуй, спросила бы – отколь взял, что стану твоя? А может, и не спросила бы. Хоть какова, а забота, что обижать.

– Первая рана – всегда самая больная, – сказал Хаген. – Теперь не будешь бояться.

Я задумалась над его словами и решила, что он был прав.