Валькирия

Смейтесь, если смешно!.. Мне вдруг помстилось – кто-то стоял по ту сторону двери, совсем рядом, ждущий меня, живой... Я вскочила, сбрасывая одеяло, босиком, бесшумно перебежала по полу... Нет, конечно, там никого не было, но странное чувство не покидало, и тогда я распласталась по дверным доскам, раскинула руки, всем существом устремляясь к тому, кого не было там, снаружи, а может, совсем не было на земле, я слышала его дыхание и ощущала тепло, близкое тепло любимого тела...

И слезы, катившиеся, катившиеся по щекам...

Срок моего заточения минул как раз в день, когда Вольгасту пришла пора уезжать. Мстивой Ломаный отпустил с ним новогородцев, кончавших прибыльный торг. Новогородцы добыли здесь всё, что думали взять у корелов. И до устья Мутной отсюда было в два раза ближе, чем от того острова, где мы повстречались. Воевода шутил с ними, звал ещё приезжать. Гости кланялись и обещали. Не то впрямь полюбилось, не то боялись ему возразить. Только Оладья смотрел в спину варягу, и глаза были как два ножа. Не могу лучше сказать и не ведаю, почему кривые ножи.

Оладья носил воинский пояс. Он высоко сидел в гриднице у князя Вадима. Была у него славная мужская стать и тёмные кудри, уже отороченные серебром – влюбчивым девкам на заглядение. Оладья посматривал на меня. Сперва с простым любопытством, ведь не во всякой дружине девки хоробрствуют. Потом, улыбаясь, начал пощипывать густые усы. Он думал, я не следила, как он смотрел в спину вождю. И он тоже не походил на Того, кого я всегда жду. Добрые Боги, ваявшие его лицо, многовато оставили для подбородка и скул и чуть-чуть поскупились, делая лоб. Всегда кажется, что человек с подобным лицом мужествен, но не слишком умён.

К моему удивлению, Нежата почти всё время ходил вместе с Оладьей. Потом мне объяснили: в Новом Граде чуть не половина насельников были прежние ладожане, изошедшие вместе с князем Вадимом. Оладья когда-то знал отца Нежаты, славного кметя, был ему другом. Теперь вот звал сына в гости. Сперва Нежата косился на воеводу, когда же купцы засобирались – ударил челом. Вправду, что ли, надумал с ними поехать. Варягу, по-моему, не по душе пришлась эта затея, но перечить парню не стал, передёрнул плечами:

– Езжай...

И скрылись пёстрые паруса, и скоро мы бросили толковать о них вечерами. Только Велета знай рассказывала мне про Вольгаста. Что значит брат!

Лёгкие раны срастаются быстрей и надёжней, если их не разнеживают в повязках, если трудят хоть понемногу, как только перестаёт точиться руда. Мне ещё больно было сгибать левую руку, когда я придумала навестить лесное озеро и корягу-страшилище, поплавать без посторонних глаз в чистой чёрной воде.

Я медленно шла через лес, тем же самым лазом-тропинкой, которым весной возвращалась после памятного поединка. В тот день лес распевал радостно и многошумно, омытый тёплой грозой. Теперь в небесах висела серая мгла, и было тихо. Я шла и думала о Том, кого я всегда жду. Последнее время я стала реже думать о нём. Или так мне казалось. Должно быть, я огрубела, вконец обмозолила не только руки – самую душу. Куда подевались нежные крылья, нёсшие меня, как в басни, встречь ему через жемчужное море? Жёсткими стали их перья и с хищным свистом резали воздух. Скоро, глядишь, ороговею, зарасту чешуёй, совсем змеищей стану...

Я не была здесь, у озера, со времени Посвящения. Страшная коряга всё так же протягивала сожжённые пятерни, но незабудки вокруг отцвели, готовились уронить семена. Отцвела и маленькая черёмуха, стоявшая через прогалину, как раз напротив коряги. Я сложила одёжки на шёлковую мураву и вдруг подумала: а не к ней ли, к черёмухе, так тянулось моё корявое чудище, тянулось и не могло перебраться через полянку, прижаться насквозь обугленными костями к тоненькому стволу в тёплой серой коре?.. И всего-то девять шагов, не больше, их разделяло...

Камыши обступали озеро шуршащей стеной, стрекозы так и носились. Когда-нибудь озеро совсем зарастёт, покроется зыбучим ковром. Задохнутся донные студенцы, заведутся слепые чёрные рыбы, а нынешний добрый Водяной Дед озлится во мраке или сбежит, уступит бывшее озеро косматому Болотному Чуду. И вместо глаза лесного, доверчиво устремлённого в небо, станет на этом месте глаз мёртвый – страшная чаруса...

Я плавала между камышовыми островками, где стояли средь гибких стеблей пятнистые щуки, подстерегающие добычу. В таких озерках бывает крупная рыба. Как-нибудь наловлю раков и приду сюда с удочкой. Отыщу под берегом глубокую яму, раздразню вкусной приманкой черно-зелёного сома толщиной с потопленное бревно. Поспорю с ним, кто кого. Велета не привередничала, но рыбу любила страсть, а прежде всего копчёную, истекшую жиром в горячем ольховом дыму...