Валькирия в черном

– Они ж терлись дома возле нее весь май и июнь, она не только им пластинки трофейные, что с собой привезла, ставила, она им и про войну рассказывала. Как немцев травила словно крыс. Хвасталась перед ними. А когда такое в лагере случилось с нами, когда милиции потом понаехало, все только и кричали – отравили, отравили… Испугались они, вот и рассказали. Испугались, что им тоже не поздоровится. Хотя… что с них взять тогда, это мы больше были перед ними виноваты, мы – остальные дети.

Катя, следившая напряженно за откровениями бабы Клаши, на мгновение снова утратила нить… О чем она говорит?

– Сейчас-то я вот на все это по-иному гляжу. Если чего-то одного в жизни лишен, пользуйся другим. Бери, а то поздно будет. Это, так сказать, мораль наша, лежачих больных. Кто не успел воспользоваться жизнью и ее дарами. Вы вот что мне скажете, девушка дорогая, вы не ханжа?

– Вроде нет.

– Ладно, а то сейчас много ханжей из всех щелей повылазило. Ходячие, здоровые, сытые… Вот и злые, учить всех горазды, как жить. А мы, лежачие, по-другому рассуждаем. Ну а тогда, в детстве, что мы понимали? Казалось все это нам нелепым, раздражало, злило. Ишь ты, нашлись какие – другие. Какие они другие? Вот и травили, дразнили, изводили, ябедничали на них вожатой. А у той сразу глаза на лоб. Как это так, девочки… школьницы… и вдруг такой разврат.

– Простите, я что-то не совсем вас понимаю. – Катя решила, грешным делом, что старушка допилась до кондиции, и заспешила с главными вопросами: – Значит, в детстве Адель и Роза дружили, а когда эта дружба перешла в неприязнь? Сейчас ведь между их семьями открытая война. Они ненавидят друг друга.

– Кто вам это сказал? – спросила баба Клаша.

– Да весь город… многие свидетели.

– А вы на три буквы посылайте всех этих доброхотов, болтают чего не знают, – баба Клаша погрозила пальцем. – Они вместе всю жизнь.

– Но как же это… ведь сплошные убийства…

– Погодите вы со своими убийствами. Слушайте, что я скажу. Во-первых, фамилии, вам они ничего не говорят?

– Их фамилии?

– Это ведь их девичьи фамилии. Адка еще ладно, она замуж никогда не выходила, а Роза была замужем шесть лет. Мать ее по-быстрому от скандала, от пересудов городских замуж выпихнула, едва ей восемнадцать стукнуло. Нашли парня, он в гальваническом цеху работал электриком. Вот бедолага, промучился он с ней… правда, сыновей ей заделал – видно, со злости. А потом все равно слинял. А она и в загсе его фамилию не взяла и потом сынкам свою передала. Это вам о чем-то говорит?

– Нет.

– Мы вот еще тогда судили-рядили, чего они не уедут-то отсюда вдвоем, не бросят все, не сбегут. Так у Розки мать слегла, вот как я, лежала колодой пятнадцать лет. Розка при матери, Адка при ней. Шерочка с машерочкой… так мы их тогда еще в лагере обзывали. Правда, у Адки тоже сынок родился – без мужа, видно, загуляла девка с горя, ну и в подоле принесла, подружке своей назло. Розка тогда ведь еще замужем была. И вроде как оказались они обе мамашами. Бывало, сыновей в лагерь – не в тот, конечно, а на юга в Анапу, завод-то наш тогда уже в Анапе детский лагерь имел – сплавят на все лето. А сами отпуск возьмут и тоже махнут на юг. В Крым, в Ялту. Снимали там квартиру на двоих и… Там не Электрогорск, делай что хочешь.

Катя начала понимать.

– Вы хотите сказать, что они…

– Они надышаться друг на друга не могли всю жизнь. Обожали друг друга. Хотели друг друга. Мне ли не знать, я ведь тоже к ним в подруги набивалась когда-то. Но им никто не нужен – ни дети, ни семья. Они скучают только друг о друге и живут одна для другой.

– Но ведь сейчас они заклятые враги!

– Кто вам сказал? Роза?

– Нет, мы так и не успели ее допросить.

– Адель?

– Нет. Она не говорила.

– То-то и оно. Когда их сынки, которые, кстати, все детство провели вместе, не только дружили, но часто и в одной квартире жили подолгу, когда Роза и Адель одно хозяйство вели – было ведь и такое… когда их сынки вдруг разбогатели, от денег стали пухнуть, а потом из-за денег и поцапались, думаю, несладко этой парочке пришлось. Но они беспокоятся лишь друг о друге. Так было у них всегда – и в детстве, и в молодости, и сейчас. Они не просто подруги, поймите это правильно, если только вы не ханжа.

– Я не ханжа, – снова заверила старушку Катя. – А тогда, летом пятьдесят пятого, в лагере «Звонкие горны» все же за что их хотели выгнать?

– Они вечно ходили в обнимку, прятались по темным углам, целовались, не могли друг от друга оторваться. Ребята… не я, то есть я тоже, потому что была зла на них, обижалась… мы все… мы травили их, проходу им не давали, но они только крепче врастали друг в дружку. А потом их застукала пионервожатая. И на линейке перед ужином мы устроили им открытый товарищеский суд. Так это тогда называлось. После ужина на сборе отряда мы все должны были решать – оставить их или выгнать с позором. Вожатые поощряли весь этот наш подростковый бред, всю эту нетерпимость.

– А преподавательница физкультуры и танцев Любовь Зыкова?