Валькирия в черном

– Для начала вернуться со мной в Москву, поехать домой и выспаться хорошенько. А вечером собрать сумку для командировки. Наскоком с этим делом разобраться не получится, это Электрогорск. Уезжать-приезжать, кататься на машинке не получится тоже. Сюда надо приехать, тут остаться, внедриться и разбираться, разматывать весь этот чертов клубок. Всю эту их проклятую многолетнюю вендетту. Так что решай сама, и с начальством пресс-центра насчет командировки сюда договаривайся тоже сама. Если отпустят – я буду рад, ты иногда нет-нет да какую-то мысль оригинальную подкинешь. Мозги у тебя быстрые на разные фокусы криминальные. То есть я хочу сказать – дельное порой говоришь, хоть и странные вещи на первый взгляд.

В другое время Катя бы «зарделась как маков цвет» от этой ворчливой похвалы (дорогого стоит слышать такое криминальному обозревателю пресс-центра из уст шефа криминальной полиции!), но не в этот раз.

Из всего сказанного мозг выхватил лишь одно слово «вендетта». Это еще что такое? О чем это полковник Гущин?

Глава 26 КАПЛЯ ЯДА

Михаил – Мишель Пархоменко проснулся, словно его толкнули. Где-то близко во тьме зудел комар. Но не это разбудило.

Домой он вернулся поздно, позже Натальи, домашние уже спали, когда он загнал свой внедорожник в гараж и открыл ключом входную дверь.

Нет, насчет «своего внедорожника» – тут закралась ошибка. Машина была унаследована Мишелем Пархоменко от старшего брата Александра.

И вот сейчас, проснувшись во тьме собственной спальни в холодном поту, Мишель увидел брата.

В маленьком похоронном бюро в Ларнаке служащие медленно и осторожно опускали крышку на дорогой гроб из полированного дуба. Крышка глухо стукнула, щелкнул фиксатор, и служащие начали завинчивать болты.

Мишель все это видел – и сейчас, и тогда. Именно он привез гроб с телом брата с Кипра.

Они летели в одном самолете – Мишель в салоне, брат Сашка в своем гробу в багажном отделении. Они летели вместе в последний раз, и видит бог – не разбились.

Нет, что-то все же разбилось…

Не тогда, а раньше…

Ах да, бокал с недопитым пивом в баре на Петровке, смутно косящем под истинный английский паб. В баре под самым боком у ментов на улице Петровка, куда Мишель приехал на такси из консерватории, где пытался в очередной раз сдать экзамен по композиторству.

Брат Сашка любил это место и часто сюда забредал, когда дела вынуждали его приезжать в Москву.

Не комар это зудит, а убогая греческая флейта из того похоронного оркестрика, который наняли в Ларнаке служащие похоронного бюро для прощания с покойным. Помнится, когда Мишель приехал, оркестрик уже пыжился, играл – скрипка, валторна, аккордеон, флейта, барабан. Что-то щемящее и чужое, скорбное, похожее и на плач, и на вой.

Заткнитесь! Прекратите играть! Все фальшиво!

Мишель Пархоменко откинулся на подушки, они промокли от его пота. Ночь теплая, конец лета, а все еще нет прохлады. Но отчего все возникло, вспомнилось так ясно именно сегодня? Ведь он так устал… И уснул сразу, без сновидений.

Но вот над потным лбом запел комар и…

Не комар, греческая флейта…

Приглушенные голоса за дубовой стойкой московского бара, косящего под истинный лондонский паб.

– Мишель, ты брат мне, моя кровь родная, но какое же ты чмо… Ну скажи, какая от тебя польза? Никакой. Что ты умеешь, кроме как палкой дирижерской махать? Ничего. Я тебе организовал оркестр, нанял людей, заплатил, деньги даю каждый месяц на эту твою художественную забаву. А ты недоволен. Ты мной недоволен?

– Саш, о чем ты говоришь? Всем я доволен. Что бы я без тебя… что бы мы все без тебя…

– А ведь я хотел тебя сделать партнером, взять в дело. Чтобы ты против Архипова был мне надежной опорой, чтобы не один на один мы с ним, а чтобы он один против нас, братьев. Я мечтал об этом. А ты, что ты? Ты просто слабак. Ничего не можешь. Ты не годен к нашему делу. Из тебя никакой партнер, пустое место.

– Но я ведь и не претендую, никогда не претендовал. Я музыкант, а не бизнесмен, я хочу не только исполнять, но и сочинять музыку.

– Да засунь свои ноты себе в жопу. Или ждешь, что я сам их тебе туда засуну?

Вот в этот момент и упал, разбился вдребезги бокал с недопитой пинтой лаггера.

Мишель помнил тот взгляд брата – полный жалости и презрения, как он пялился на осколки на полу у дубовой стойки, на дрожащие пальцы младшего брата, не справившиеся даже с пинтой лаггера.

– Придурок.

Словечко… словцо… любимое слово брата Сашки…

– Тише ты, придурок, мать разбудишь!

Мишель в своей влажной от пота постели аж вздрогнул. Не комариный писк, а детский сердитый фальцет.

Их с братом тесная комнатушка в той старой квартире на первом этаже, в доме «от завода», которого уже нет, который давно сломан. Две кровати, один письменный стол, хоккейные клюшки в углу, старые коньки под шкафом. Сашке – двенадцать, ему, Мишелю, – восемь.

Они собираются на ночную вылазку из дома и открывают осторожно окно, выбираются наружу.

Впервые вдвоем. Раньше так делал лишь старший, а младший украдкой ябедничал матери. Но в ту летнюю ночь…

Как и в эту летнюю ночь…